Начало миссии в России

Уже не раз меня просили поделиться воспоминаниями о периоде совместной работы с монсеньором Бернардо Антонини в России, который для нас обоих совпал с годами больших исторических, социальных и религиозных перемен в этой великой стране. Божественное Провидение так распорядилось, что мы стали товарищами по совершенно уникальной и беспрецедентной миссии в истории Церкви и вместе завершили ее столь же неожиданно, как она началась за пятнадцать лет до этого, в юбилейный 1988 год Крещения Руси. Деликатные личные и политические перипетии, в которые мы были вовлечены, до сих пор заставляли меня воздерживаться от комментариев этого необыкновенного пути общения и дружбы; сегодня, семь лет спустя после смерти отца Бернардо, взгляд на этот период уже может быть более спокойным и объективным.
Дон Бернардо восшел в дом Отца 27 марта 2002 года в Караганде, после переезда из Москвы и Санкт-Петербурга, где он прослужил более десяти лет. Когда мы узнали об этом в Москве, мы все были ошеломлены, поскольку час оставить этот мир не казался для него таким близким: ему не было еще семидесяти лет, он был полон сил и жизни, и даже если он не щадил себя и страдал незначительными недугами, все же казалось, что серьезных проблем со здоровьем у него не было.
Неделю спустя после его смерти я должен был отправиться в Италию, нанести краткий «технический» визит епископу своей епархии Фоджи и навестить моих родных; я должен был уехать всего на несколько дней, а оказалось, что и для меня это стало концом миссии в России. Без какого-либо предупреждения у меня отобрали въездную визу, и, не получив никаких объяснений, я вынужден был оставаться за пределами той страны, в которой прожил почти пятнадцать лет; и внезапно я понял, что это было замыслом Провидения, которое еще раз соединило меня с отцом Бернардо.
Господь пожелал, чтобы мы вместе начали этот путь и вместе его завершили в установленное Им время. Отцу Бернардо повезло больше: он отправился прямо на небеса получить свое вознаграждение, которое вне всякого сомнения заслужил, самоотверженно прожив длинную и плодотворную жизнь священника, мне же еще многое нужно доказать Тому, Кто даровал мне начать именно в России историю моего священнического служения.

Мое знакомство с отцом Бернардо связано с самыми первыми шагами этой особой миссии, связанной с великими переменами, в восьмидесятые годы прошлого века внезапно разрушившими стену, которой, как казалось, было уготовано простоять еще очень долго, тот «железный занавес», который затворял русских вместе с другими народами Восточной Европы, и, прежде всего, христиан, излюбленных жертв режима, родившегося для того, чтобы доказать, что человек может жить без Бога. С молодых лет и во время учебы в семинарии, я был страстно увлечен этим делом, благодаря активной работе в рядах движения “Comunione e Liberazione” и связанной с ним ассоциации “Russia Cristiana”. Ее основатель и руководитель отец Романо Скальфи убедил меня закончить свое обучение богословию в Риме в Коллегии “Russicum”, которая была основана в 1931 году как раз с целью подготовки к «русской миссии», и предусматривала отправку в эту страну специально обученных для этого священников для восстановления Церкви после падения коммунистического режима. На самом деле это дело казалось уже давно проигранным, поскольку никакого просвета, который позволил бы реализовать эту миссию, не проглядывалось; в 1985 году, когда я был рукоположен в Руссикуме  по византийско-славянскому обряду, той группы священников, которые посвятили себя этой цели, практически уже не было, а тот интерес, который все еще оставался, носил скорее историко-культурный характер, чем миссионерский. Последнее священническое рукоположение в Руссикуме, до моего, было совершено в 1969 году, а те нормы, которые регулировали «русскую миссию», оставались лишь на бумаге: все еще оставалась в Ватикане “Commissione Pro Russia”, а священники, которые хотели посвятить себя этому делу должны были добиться письменного соглашения между своим епархиальным священником и Конгрегацией по делам Восточных Церквей, которая курировала этот сектор. Я добился подобного соглашения благодаря содействию одного епископа с юга Италии, монс. Джузеппе Казале из епархии Валло дела Лукания (Салерно), который был знаком с делом отца Скальфи и его группы и очень ценил его; перспектива была такова – помогать Центру Руссия Кристиана и специализироваться в изучении России и Христианского Востока. В Руссикуме я был практически единственным епархиальным священником, который имел более или менее реальные перспективы, связанные с Россией; кроме иезуитов, и некоторых бенедиктинцев и францисканцев, другие студенты (священники, монашествующие и миряне) ничего или почти ничего не имели общего с Россией, да и от Ватикана не исходило никаких наставлений питать этот особый интерес. С отцом Скальфи и другими друзьями из Руссия Кристиана мы пытались поддерживать некоторые контакты, совершали поездки в Польшу и Венгрию, где католики имели несколько большую свободу, различные члены Comunione e Liberazione посещали Чехословакию и Югославию, пользуясь теми брешами, которые начали открываться в восьмидесятые годы. Я сам в период с 1982 по 1988 совершал поездки в Советский Союз  почти каждый год, но получаемые результаты были очень скудны: мы очень осторожно и со множеством опасений пытались установить отношения с некоторыми религиозными диссидентами. В остальном мы посвящали себя изучению религиозной традиции России, ее христианских православных  корней, и старались донести до Запада великолепие икон и византийской литургии.
В год моего священнического рукоположения ситуация начала меняться очень быстро, и совершенно неожиданно. В 1985 году Михаил Горбачев стал генеральным секретарем КПСС и обнародовал программу реформ, перестройку, на которую мы смотрели очень скептически. Но вскоре она оказалась началом новой эры. И это произошло не столько по воле нового лидера, что, по сути, и так было выдающейся новизной, сколько в силу непривычного сплетения исторических событий. В 1986 году произошел трагический взрыв на Чернобыльской атомной станции, и весь мир потребовал сообщить детали и последствия, которые могло иметь это событие, и отчасти, последствия действительно были драматическими для всей Европы и за ее пределами. Это требование поддержали и в самом Советском Союзе, где о своей позиции громко заявили интеллектуалы, диссиденты и не только они, что вынудило режим пойти на настоящую реформу, гласность, то есть на прозрачность и свободу информации: и это уже был конец режима, который основывал почти всю свою силу на контроле любой формы обмена информацией. В 1987 году были освобождены многие политические заключенные, среди которых самым выдающимся был физик Андрей Сахаров, лауреат Нобелевской премии мира в семидесятые годы; в 1988 году Русская Православная Церковь смогла относительно свободно отметить свой тысячелетний юбилей, который утверждал неоспоримое превосходство христианских корней над всякой другой идеологией, которая возникала в истории России, начиная с татар-монголов до царей, и коммунистических иерархов. В праздновании Тысячелетия приняла участие многочисленная католическая делегация, в которую вошли различные прелаты, возглавляемые самим Государственным секретарем, кардиналом Агостино Казароли, поборником на протяжении десятилетий Ватиканской Ostpolitik, снисходительной к коммунистическому режиму. Мир изменился, и перед Церковью неожиданно открылись новые горизонты и новые задачи.  
Возвратившись  из очередной поездки по России,  весной того пророческого 1988 года, мы собрались, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию с отцом Скальфи и другими сотрудниками Руссия Кристиана, вместе с отцом Луиджи Джуссани, основателем и руководителем Comunione e Liberazione. Было решено что, тот, кто может отправится в Россию и там остаться, должен немедленно воспользоваться этой возможностью; об этом нас просили наши друзья-диссиденты, которым нужна была помощь в восстановлении религиозного и нравственного сознания в стране. Нам казалось это естественным, и мы не хотели «вторгаться» в чужую сферу: это был исторический призыв, звучавший не только в самой России, но и за ее пределами. Слишком долго мы переживали это неестественное разделение, и сейчас все желали нового начала, встречи между Востоком и Западом, заживления раны на теле Церкви и мира. Мы подготовились к немедленному возвращению в Россию, и совершили еще один визит после лета того же 1988 года: передо мной открывалась перспектива работы в качестве капеллана посольства, несмотря на остававшуюся неопределенность. Тогда и произошло мое первое общение с доном Бернардо.
Спустя несколько дней после моего возвращения в Милан, где располагался центр Руссия Кристиана, мне позвонил один священник из Вероны, дон Бернардо, который видел празднования Тысячелетия по телевидению, и увлекся идеей отправится в Россию; он спрашивал, не было ли у нас каких-либо связей с Посольством Италии, чтобы получить аккредитацию. Он никак не мог знать о моих планах, потому что тогда я почти ни с кем их еще не обсуждал, поэтому меня это очень поразило. Так как в то время мы были очень подозрительными, боясь, что советские службы проникли везде, даже среди собратьев-католиков и священников, я отвечал очень сдержано, отговаривая отца Бернардо от каких-либо проектов, связанных с Россией. Даже если он не был провокатором, он в любом случае мог оказаться помехой на столь деликатном этапе изучения ситуации и переговоров. Наша беседа почти сразу закончилась формальным обещанием созвониться, как только будут какие-то новости, но в глубине души я надеялся, что у этого резвого монсеньора из Венето быстро улетучится всякое поползновение относительно России.
Но нужно было что-то гораздо большее, чтобы привести в уныние такого человека как дон Бернардо… спустя несколько месяцев, а именно в марте 1989 года, он приехал к нам в Милан, чтобы поговорить с отцом Скальфи (который, будучи уроженцем Тренто, был  очень известен, особенно в Венето) и со мной. Сразу же как только я увидел его, я понял, что он никак не мог быть «советским агентом». Его спонтанность и искренность были слишком очевидными, но все равно вызвали у меня серьезные сомнения, поскольку именно эти качества не были показаны для того, чтобы войти в такой сложный мир как русский тех лет. Кроме того, казалось практически невозможным, чтобы он в его уже не молодом возрасте смог за короткое время овладеть языком, без которого не было смысла посвящать себя подобной миссии. Я деликатно изложил ему свои сомнения, но как бы там ни было открыл ему, что фактически некий просвет начал появляться, и что возможно в скором времени я поеду в Москву на постоянную работу, связанную с посольством, и что некоторым образом я мог бы стать для него первопроходцем, если он действительно будет готов настолько, что сможет внести свой вклад в работу в России. И снова я попрощался с ним, полагая, что будет лучше для всех, если он откажется от своих планов, но дон Бернардо действительно обладал и силой и мужеством, чтобы и душой и телом броситься в эту авантюру, и летом 1989 года он серьезно начал изучать русский язык, используя для изучения в том числе и возможность длительного пребывания в Санкт-Петербурге. Так мы продолжали поддерживать неопределенные отношения, но тем временем события стали необычайно ускоряться: это был год падения стены и бескровных революций в различных странах-спутниках СССР. 1 декабря 1989 года Михаил Горбачев, первый и последний президент Советского Союза, встретился в Риме с Папой Иоанном Павлом II, и в этой связи было решено восстановить дипломатические отношения между Москвой и Ватиканом. Я был в Москве уже несколько месяцев, и уже начал неофициально заниматься некоторыми делами в итальянском посольстве и в итальянской школе в Москве. Меня просили остаться любой ценой, потому что был нужен сотрудник на месте для подготовки предстоящего приезда апостольского нунция. Совершив Рождественскую Мессу с итальянцами в Москве я вернулся в Рим для консультаций и встретился с будущим нунцием в Москве, монс. Франческо Коласуонно, который в один миг организовал мое устройство; он был другом моего епископа монс. Казале, с которым учился в семинарии, ставшего тогда архиепископом Фоджи-Бовино. Он немедленно направил меня в Москву да еще и с рекомендательным письмом от монс. Анджело Содано, будущего Государственного секретаря и главы Комиссии Pro Russia. Друзья из Comunione e Liberazione тоже действовали по политическим каналам: в то время член Европарламента Роберто Формигони связался с председателем Совета Министров Джулио Андреотти, который в свою очередь предложил мою кандидатуру послу Италии в Москве Фердинандо Саллео. С января 1990 года я уже постоянно проживал в Москве.
Фактически я был первым католическим священником, получившим возможность свободно работать в Советском Союзе со времен революции. Действующими были лишь две католические церкви в Москве и Ленинграде, где работали два литовских священника под строгим контролем КГБ. В Москве при посольстве США был один католический капеллан, отец Норман Майклджон,  формально наделенный полномочиями апостольского администратора, которыми, впрочем,  он так и никогда не воспользовался (он не хотел даже учить русский язык), и по всей стране было около десятка католических священников, живших и работавших совершенно или отчасти подпольно. Я фактически стал для всех, католиков, православных, священников и епископов, русских и иностранцев, неким ориентиром; с лета 1990 года монс. Коласуонно официально начал свою миссию в Москве, и а я стал его сверхштатным секретарем, водителем и переводчиком. Тем временем я поддерживал отношения со всеми,  среди православных я в особенности посещал отца Александра Меня, который был истинным духовным отцом религиозного возрождения в России, вместе со своими наиболее близкими соратниками. Я поддерживал отношения и с представителями Отдела Внещных Церковных Связей Московской Патриархии, уже тогда возглавляемого митрополитом Кириллом Смоленским, ныне патриархом. Атмосфера экуменических отношений вначале была очень благоприятной и открытой к сотрудничеству. Те, кто тяжело страдал в годы репрессий, диссиденты, выходили с публичными начинаниями и получили невиданную ранее возможность объединений. Первостепенная задача нас, священников, заключалась в том, чтобы вновь объединить католиков; на протяжении 1990 года прибывали другие отдельные миссионеры, в основном из сопредельных стран (Литвы, Польши, Чехословакии). Из Франции приехал о. Бернард Ле Леаннек, ассумпционист, который проходил несколько месяцев стажировку в Лавре в Загорске и искал возможность остаться в Москве;  несколько недель он прожил в моей квартире на Юго-западной. Дон Бернардо поддерживал со мной отношения, интересуясь развитием ситуации и ожидая своего часа.