Семинария, епархиальное духовенство и обвинения в прозелитизме

С 1993 года при Колледже начала формироваться группа молодых людей, стремящихся к священническому призванию, и дон Бернардо начал отдавать им предпочтение. Семинария стала его творением и его семьей, сначала в Москве, а затем – в Санкт-Петербурге.
Когда он в 1995 году перебрался в историческое петербуржское здание, на некоторое время я взял на себя функции директора Колледжа, расположившегося во вновь отвоеванных незадолго до этого помещениях собора Непорочного Зачатия (который до реставрации был еще разделен на четыре этажа). В процессе развития семинарской деятельности еще более очевидно обнаружились историко-культурные различия между разными этническими группами католиков: помимо «западников» и «поляков», в среде духовенства сформировалась группа «русских», которые ранее были лишь мирянами, а ныне начали входить более непосредственно в центральные церковные структуры. Возникали серьезные трения, и отец Бернардо оказался прямо в эпицентре, пытаясь быть посредником между различными потребностями, но при этом всегда сохраняя покровительственный дух в отношении «своих» семинаристов.

Я полагаю, что именно в этот трудный момент, учитывая его особую ответственность, его личность оказалась недостаточно подготовленной к возникшей ситуации. Наступил момент всем вместе приложить особое усилие с тем, чтобы объединить разные души и придать определенную идентичность «русскому католичеству», которая учитывала бы этнические элементы, и согласие с универсальным духом католицизма как такового, наряду с глубокими аспектами открытости и обновления, пережитыми Католической Церковью за тридцать лет постсоборного периода (именно с доном Бернардо мы организовали в 1995 году в Колледже конференцию, посвященную этому юбилею).
Синтез же вырисовывался с трудом, уступая место русофильской и польскофильской поляризации (я, конечно же, упрощаю), и полагаю, что несколько романтическое и снисходительное отношение, которое, впрочем, было свойственно и другим, в том числе и мне самому, не способствовало правильному сближению различных элементов.
Кроме того, эта внутренняя для католической общины проблема имела очень серьезные последствия в том, какую позицию она занимала перед внешним миром, в отношении российского общества, вновь переживавшего тяжелейший кризис. В октябре 1993 года президент Ельцин был вынужден предпринять вооруженный штурм собственного парламента, восставшего против него. Последствия этого конфликта были дестабилизирующими: помимо трагедии чеченского народа и вспышки терроризма, по всей стране прокатилась эмоциональная националистическая волна с очертаниями совершенно непредвиденными и неконтролируемыми. После двух лет свободы и состояния крайней социальной шаткости Россия выражала все свое недовольство несправедливостью и противоречиями, вызванными неожиданным переходом к рыночной экономике, парламентской демократии и федеральной децентрализации. Ельцин оставался в должности еще семь лет, но уже утратил доверие, которое он заслужил как пророк перемен еще в годы Горбачева. Распространению коррупции и произволу олигархов начало противопоставлять себя то направление, которое разделяло большинство населения, требующего восстановления законности и порядка, во имя национальной гордости и против иностранного вмешательства, как в политическом смысле (ельцинский управляющий класс был очень американофильским), так и в идеологическом смысле (западный образ жизни не без основания обвинялся в нравственном и гражданском вырождении страны).
В этом котле отравы начал вариться на все более сильном огне и религиозный фактор: Россия должна была вернуться к православию, стягу национальной идентификации, а «иностранные» религии (прежде всего деструктивные секты, но в черный список легко можно было включить почти всех, начиная с католиков) должны были быть ограничены или упразднены по причине их «прозелитизма».
До осени 1993 года обвинения католиков в прозелитизме в России не были прямыми и систематичными и не связывались, как это было сделано впоследствии, с обвинениями в униатстве против украинцев. В стране не чувствовалось особой враждебности в отношении католиков и их деятельности, напротив, изначально восстановление приходов подчас сопровождалось благосклонностью местного общественного мнения и доброжелательностью православного духовенства: и я был прямым свидетелем этого в различных ситуациях. Мы чувствовали себя частью общего движения духовного и гражданского возрождения, бок о бок с Православной Церковью и представителями других конфессий, протестантами, иудеями, мусульманами, буддистами, гражданскими властями… Оптимизм дона Бернардо, казалось, оправдывается фактами, как и неутомимая деятельность архиепископа Кондрусевича и его сотрудников, с сердечного благословления нунция, архиепископа Коласуонно. После Горбачева и Ельцин в декабре 1991 года встречался с Папой Иоанном Павлом II и вновь пригласил его посетить Россию.
Мы не сразу поняли, что ветер начал менять направление и что парабола открытости России в отношении Запада уже перешла в нисходящую фазу. Католический прозелитизм был выдумкой националистической политики, все больше разделяемой Русской Православной Церковью, которая с конца 1993 года начала восстанавливать свою историческую роль «государственной религии». «Прозелитизм» никогда не подтверждался фактами, эпизодами, произошедшими в конкретных местах, нарушениями соглашений или простой грубостью. Это слово стало лишь лозунгом для определения простого присутствия в целом деятельности католиков в России, на которую смотрели все с большими немилостью и предрассудками.
Мы не поняли, что наступило время понизить тон и занять более осмотрительную и обдуманную позицию, замедлив темп начинаний и публичных выступлений; мы продолжали действовать по инерции первых двух лет, и тут нужно еще добавить наши серьезные внутренние противоречия. Отстаивая собственную линию в пастырских, культурных, благотворительных и социальных программах, мы в конечном итоге занимали утрированную, искусственную, а порой почти агрессивную позицию. К этому присовокуплялась определенная доля пристрастности и эгоизма, из-за чего каждый стремился подчеркнуть достоинство собственного проекта, будь то восстановление храма, культурное мероприятие или осуществление гуманитарной деятельности…
В это «внутреннее соперничество» мы все, сознательно или неосознанно, были вовлечены, а дон Бернардо оказался в центре напряженности, поскольку семинария была самым важным и «спонсируемым» мероприятием, не говоря уж о том, что она была и самым дорогим. Подобные исступление и недостаток гармонии и согласованности, на мой взгляд, до определенного момента были достаточно физиологичными, типичными для начального, «пионерского» периода и совершенно не оправдывали обвинения в прозелитизме.
Если поначалу многие люди спонтанно сблизились с Католической Церковью, и прежде всего молодежь (я вспоминаю паломничество в Ченстохову в 1991 году), то в последствии это никогда не становилось попыткой «вырвать верных у конкурентов», или в любом случае привлекать массы людей, еще не определившихся с конфессией. Число православных, которые перестали посещать свою Церковь, чтобы прийти к нам, было очень ограниченным, и обусловлены эти изменения были исключительно свободой совести людей, а не незаконным давлением.
В целом число католиков в России было всегда очень ограниченным: мы говорим о 200-300 тысячах человек на бумаге, а на самом деле – о нескольких десятках тысяч практикующих католиков, среди которых, может быть, две-три тысячи крещеных в православии. Гораздо меньше в процентном соотношении, чем западных людей, обратившихся в православие в различных европейских странах. И все же обвинения все нарастали, и те, кто был наиболее заметен, а дон Бернардо больше всех, считались главным образом виноватым.
Как бы там ни было, на протяжении нескольких лет мы всеми силами продолжали осуществлять проекты по воссозданию католических структур по всей России, и достигли удивительных результатов, несмотря на все указанные выше противоречия. Дон Бернардо выражал себя всеми своими способностями, словами и делами и стал самым любимым и известным, и не только среди католиков. Даже священники, несмотря на некоторую подозрительность и ревность, полагались на него и охотно оставляли в его руках множество дел, подчас даже пользуясь его самоотверженностью ради того, чтобы получить что-то для себя и для своей общины. У меня сложились с ним особые отношения, которые позволяли мне свободно высказывать ему свое мнение: я нередко делился с ним своими сомнениями относительно его чрезмерного энтузиазма, боясь, что он может привести к негативным последствиям, но сомнения быстро преодолевались предстоящими делами и чаяниями окружавших нас людей.
Для дона Бернардо существовало только Провидение, которое направляло каждый его шаг и помогало преодолевать любое препятствие. Я восхищался его способностью доверяться, и, несмотря на свой гораздо более скептический характер, пытался некоторым образом подражать ему. В октябре 1994 года был открыт епархиальный еженедельник «Свет Евангелия», а в марте 1995 последняя оскверненная часть собора Непорочного Зачатия была «занята» посредством мирного вторжения семинаристов и верных под руководством отца Бернардо, находившегося в мистическом восхищении, во главе процессии со статуей Богородицы. Я вместе с другими верными такого же мощного телосложения защищал его, оказывая сопротивление атакам милиции, которая собралась вокруг церкви в большом количестве, словно это было восстание городской гверильи. И это возымело свое действие: постепенно храм был  возвращен целиком, но это было символическим представлением наиболее укоренившегося ужаса в сознании русского народа со времен Варягов: иностранцы, вторгающиеся на землю Святой Руси.
В августе того же 1995 года дон Бернардо отправился в Китай, неся свой миссионерский порыв далеко за пределы России. Осенью того года Семинария переехала в Санкт-Петербург, где ей было возвращено историческое здание, и там дон Бернардо начал свою новую эпопею ректора, пережив период тяжелейшей работы, поскольку здание нуждалось в полной реконструкции, и начало свою регулярную работу только спустя пару лет. Его деятельность достигла своей вершины в мае 1999 года, когда были рукоположены первые русские священники, воспитанные в возглавляемой им Семинарии. И сразу после этого его героическая миссия была резко ограничена.