...На второй месяц Великой Отечественной войны девятнадцатилетний московский паренек Петр Рожнов был призван в Красную Армию. Он не был комсомольцем, носил на груди крест и не скрывал своего католического вероисповедания.
Его отец был русским, а мама - полькой, и своих детей - дочь и сына - они растили набожными, скромными и всячески поощряли их к участию в церковных делах. Юный Петр нередко прислуживал отцу Михаилу Цакулю - священнику в церкви св. Петра и Павла, а после ее закрытия - отцу Леопольду Брауну в храме св. Людовика. Всезнающим "органам" все это, конечно, было хорошо известно - однако права жертвовать своей жизнью, защищая Родину от фашистов, его не лишили.

Закончив краткосрочные курсы авиамехаников, молодой солдат прибыл на один из военных аэродромов и честно прошел трудный воинский путь вплоть до Дня Победы, которую он встретил в Румынии. Спустя два года демобилизовался, вернулся в свой родной город, устроился на работу - шофером при храме св. Людовика. А еще через три года (опять был июль, сияло солнце, люди радовались мирной жизни, в Москве вовсю шло строительство "высоток" и тех монументальных домов, которые ныне именуют "сталинскими") его арестовали . За то, что работал в храме, за то, что верил в Бога и не пожелал от своей веры отречься.
О том, как сложилась его дальнейшая судьба, Петр Иванович рассказал своему старому другу (вместе ходили в юности на мессы, прислуживали священникам), с которым случайно встретился в Твери спустя сорок лет. А еще через несколько лет Петр с женой Зинаидой смог наконец вернуться в родной город - Москву. Здесь мы и познакомились - благодаря прихожанке церкви Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии Леокадии Березе (ее воспоминания опубликованы недавно в нашей газете). Я попросила Петра Ивановича также поделиться с читателями своими воспоминаниями. Он согласился - и вскоре вручил мне несколько страниц, исписанных красивым четким почерком.
Вот этот правдивый, не приукрашенный никаким журналистским вымыслом, лишь немного сокращенный рассказ.

Свою жизнь, связанную с Богом, я могу разделить на следующие этапы: школа; служба в армии (война 1941-1945 г.г. и последующие два года); работа в церкви св. Людовика; тюрьма и лагерь (1950-1957 г.г.) и остальная жизнь - на свободе.
Школа
Моя мама была глубоко верующей и активно участвовала в жизни Церкви. Когда был закрыт костел в Туле, где мы жили, она решила переехать в Москву, где еще были открыты храмы св. Петра и Павла, св. Людовика и церковь Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Так в 1933 году мы поселились в столице.
Я поступил в 4-й класс московской школы. Очень хорошо помню, как однажды наша учительница заговорила с нами о Боге. Она сказала примерно так: "Вот, наши летчики поднялись на высоту три километра и никакого Бога там не видели!" Все дружно молчали. Никто не задавал никаких вопросов. Дома я рассказал об этом, и мама сказала:"А ты спроси учительницу, откуда взялась курица". Я так и сделал. Она обратилась с моим вопросом к классу. Все, конечно. Закричали:"Из яйца!" Тогда я спросил:"А откуда взялось яйцо?" "Из курицы! Учительница засмеялась и назвала меня дураком. Все засмеялись тоже. А я понял, что никто из них просто не хочет задуматься над тем, над чем учили размышлять меня мои родители и священники в церкви.
Мы часто ходили в храм св. Петра и Павла, где мама пела в хоре, а я нередко прислуживал отцу Михаилу Цакулю, которого очень любил, как и все прихожане. Наш священник был очень добрым, особенно к нам, детям. Нас в алтаре тогда было три пары, и самая почетная была первая, подававшая вино и воду. Мы все были одеты очень красиво, в белые комжи и красные пелерины. После службы нам давали конфеты.
Так продолжалось до 1936 года, когда начались аресты. Исчез отец Цакуль. Кое-кто из прихожан боялся даже приходить в церковь. Мама не боялась. И пришла ее очередь - ее арестовали в 1938-м. Осудили на пять лет "за антисоветскую агитацию". Родственники написали жалобу, и через два года маму освободили.
После закрытия храма св. Петра и Павла многие прихожане стали ходить в церковь св. Людовика, где служил отец Леопольд Браун. Смелый, энергичный, добрый и отзывчивый. Я познакомился с ним и продолжал прислуживать во время мессы, хотя понимал, что это небезопасно. Аресты продолжались, борьба против церкви и религии шла все более открыто.
Однажды в школу, где я учился уже в восьмом классе, приехали трое. Директор вызвала меня с урока и представила этих людей как комсомольских вожаков (хотя я к комсомолу не имел никакого отношения). После недолгой беседы, во время которой они убедились, что я верующий, католик, мне предложили поехать в антирелигиозный музей, который находился в помещении закрытой церкви на Камаевской улице.
Для меня специально пригласили экскурсовода, и тот стал показывать всевозможные человеческие кости и орудия пыток, которыми якобы пользовалась Церковь. Лекция продолжалась недолго. После чего "дяди" спросили:"Ну, понял теперь, с кем связался?" Спрашивали трижды. Я молчал. Меня отпустили, предупредив, чтобы я ничего не говорил родителям и перестал ходить в церковь, т. к. "этот ваш священник - шпион".
Я был тогда совсем юным, но пришел к твердому выводу, что истина, а это Бог, сильнее любого пропагандиста, тем более стоящего на таком уровне.
Как-то позже, уже в лагере, мне попалась книжка "Записки и лекции Ч. Дарвина". Его однажды спросили:"А вы-то верите в Бога?" Он ответил:"Это мое личное дело". Но разве в школе нам говорили об этом? Мы изучали дарвинизм, нам внушали, что человек произошел от обезьяны... Но сам Дарвин не был столь примитивным "дарвинистом".
Служба в армии
В июле 1941 года я был призван в армию. Моя связь с Церковью продолжалась через мою маму. Она писала мне о том, как проходят службы. Я просил ее молиться за меня и моих товарищей.
Провожая меня на войну, отец Леопольд сказал, что будет молиться за меня. И добавил:"Помни. Если победят немцы, всем нам будет очень плохо. Режим, который они установили в Германии, еще страшнее коммунистического, установленного в России".
Наш священник был патриотом России, он любил эту страну, своих прихожан. Знаю, что во время войны он помогал продуктами прихожанам. И, конечно же, не был никаким шпионом - спустя много лет КГБ признало это официально.
Первое чудо со мной произошло в 1942 году. Я решил поступить в летную школу (в то время я служил на Кавказе). Немцы уже были на подступах к нему. Нашей армии срочно требовалось готовить летчиков, и меня направили в Тбилиси. Однако я не прошел медицинскую комиссию (зрение оказалось ниже нормы) и вернулся обратно в часть. Мне было очень досадно... Но вот что произошло с этой летной школой: буквально через месяц ее расформировали, всех курсантов поставили "под ружье" и бросили на защиту Кавказа, в самое пекло - на перевал. Почти все они там и погибли... А я до сих пор удивляюсь: как же это меня врачи забраковали? Зрение у меня до сих пор хорошее, причем оба глаза видят одинаково. Были еще и другие случаи, спасшие мне жизнь. Все это я отношу к Божественному Провидению.
В конце войны я был послан в командировку в Румынию, в маленький городок Галац, где находились мастерские по переоборудованию наших самолетов из одноместных в двухместные. Я должен был следить за этой работой. Почему именно я? Специалистов в нашей части было не менее полусотни, и я не был самым опытным. Однако так случилось, и вот - новое чудо: в Галаце я нашел католический собор, уцелевший после всех бомбежек и артобстрелов. Действующий. Я подошел к священнику, исповедовался и принял святое причастие. Пять лет, в течение всей войны у меня не было такой возможности. Какое счастье я испытал тогда, трудно передать словами.
А для местных жителей появление в церкви русского солдата, в форме, было полнейшей неожиданностью. Такого здесь никто не мог припомнить. "Значит, в красной России есть католики, и они даже воюют на фронте?" - спрашивали меня те, кто хоть немного говорил по-русски.
"Конечно, ведь я такой же гражданин своей страны, как и все,"- отвечал я.
Священник оказал мне честь, пригласив в свой дом на обед. А потом мне предложили посетить женский католический монастырь, - должно быть, чтобы и монахини могли посмотреть на русского солдата-католика, который верит в Бога и не боится открыто ходить в храм. Та поездка в Галац до сих пор в моей памяти. Я вспоминал этот город, и церковь, и доброго священника, и тихих монхинь в самые тяжелые дни своей жизни, в лагере и тюрьме, и мне казалось, что это было Божиим напутствием, благословением перед испытаниями, которые должны были вскоре на меня обрушиться. Разве же не было и это чудом, даром свыше? Господь послал мне эту радость, священник отпустил мне грехи, я вернулся домой живым и невредимым... Но дома мне суждено было пробыть недолго.
Работа в храме
...Конечно же, вернувшись в Москву, я продолжал ходить в церковь св. Людовика, где в то время священниками были отец Антонио Лаберж (американец) и отец Жан Тома (француз). У них работал шофером (и одновременно прислуживал во время мессы как министрант) мой ровесник по имени Леня. Через некоторое время он перешел на другую работу, а мне предложил занять его место. Отец Антонио не возражал, я поступил на шоферские курсы и через шесть месяцев уже работал шофером при храме, продолжая участвовать и в богослужениях.
Оба священника пользовались большим авторитетом не только у прихожан, но и у всего иностранного дипломатического корпуса. Их часто приглашали на различные приемы. Кое-кому это показалось весьма подозрительным, и была даже выпущена книжонка английского журналиста Ральфа Паркера (думаю, что по заказу КГБ) "Заговор против мира", в которой описывались все визиты наших священников, и все это совершенно бездоказательно сводилось к "заговору империалистов против мира". "Холодная война" уже началась, и вскоре ее ледяные ветры стали ощущаться и нашим приходом.
Первыми жертвами стали мать и дочь - мадам Отт и Алиса. Они поддерживали строгий порядок в церкви, были настоящими католичками, преданными Богу, за что и оказались в немилости у КГБ, точнее, МГБ. Обе были арестованы. Затем был отстранен от службы отец Тома. Ему пришлось передать ключи от храма вновь прибывшему священнику - отцу Бутеровичу. Я присутствовал при этом. Отцу Тома разрешили отслужить последнюю мессу. Помню, у меня появилось ощущение, что и для меня это - одна из последних месс.
И действительно, вскоре меня арестовали.
Тюрьма
К переменам в своей жизни я был готов заранее. У меня было предчувствие на этот счет. Поэтому я не был женат. Несколько раз мне снился сон о моем аресте, и 8 июля 1950 года этот сон, увы, сбылся.
Ночью приехали трое, предъявили ордер на обыск и арест, надели на меня наручники. У меня это вызвало не испуг, а какое-то мальчишеское любопытство: ведь до сих пор подобное я видел только в кино да читал в детективах.
Меня привезли на Лубянку и посадили в бокс, в котором можно было только стоять или сидеть. Через три дня после такой "подготовки", ночью, вызвали на допрос. И первым делом я спросил у молодого следователя, какое сегодня число. Он поинтересовался:"А зачем тебе?" Я объяснил, что назавтра у меня назначено свидание с девушкой. Он усмехнулся:"Ничего, успеешь." И я успокоился. До чего же я был наивен! И больше всего в те первые дни переживал именно из-за того, что не смог прийти на свидание, заставил ее понапрасну ждать... По натуре я пунктуален и привык всегда выполнять свои обещания... На условленное место я все же пришел - но спустя семь лет, после лагеря. Конечно, она меня не дождалась. У нее уже к тому времени были дети...
А про тюрьму особо рассказывать не буду: многими уже до меня рассказано - и про одиночные камеры с ярчайшим освещением, и про ночные допросы, и про пытку бессонницей, когда давали спать только по часу в сутки, а бывало и так, что по трое суток не давали спать вообще. В таком состоянии, когда тебя допрашивают, отвечаешь "да", будучи совершенно невменяемым. Периодически сиденье в подвале заменялось пребыванием в "стакане", где температура даже летнюю жару не поднималась выше 5-10 градусов, а ты проводил там 2-3 часа, раздетый до трусов.
Зато, выйдя оттуда, я чувствовал какой-то особый прилив сил для молитвы. И я молился. И много размышлял о Боге. И даже со следователем пытался вести разговор о вере, религии, о том, как много значат они для человека.
Помню, как однажды меня вызвали на допрос. И рядом со следователем я увидел трех незнакомцев. Они стали расспрашивать меня о моих религиозных убеждениях. Пытались даже начать что-то вроде дискуссии. Но было очевидно, что они и понятия не имеют о предмете спора."Вы были в нашем храме?"- спросил я у них. "Нет, а что нам там делать! " "А Евангелие читали?" "Еще чего!" "А вот я изучал в армии "Историю ВКП(б)" и готов с вами об этом поговорить". Они удивились, а я продолжил:"Но как же вы хотите говорить со мной о моей вере, если даже не читали Библию и никогда не были на проповеди!" "Да, он прав,- сказал один из них, - пойдем почитаем". - и со смехом ушли.
А я еще два месяца пробыл в общей камере, где кого только не было: кто-то хотел уехать за рубеж, кто-то выписывал технический журнал из Англии, другой читал журнал "Америка" и т.д. В основном, это были люди интеллигентные, и мне с ними было интересно. Не хвастаясь, могу сказать, что духом я не падал и все происходящее воспринимал как испытание, ниспосланное мне Богом. Из камеры я порой слышал звон колоколов нашего костела, и как-то даже сказал об этом следователю - вот, мол, и здесь есть радость для верующего.
А спустя немного времени произошел случай, который тоже можно назвать из ряда вон выходящим. Почти что чудом: следователь вызвал меня не в тот кабинет, где допрашивал обычно, а в другой, окна которого выходили прямо на фасад храма св. Людовика. Было воскресенье, и я мог видеть, как люди шли на службу, а потом выходили из церкви. Я как бы присутствовал там, мысленно воспроизводя все моменты праздничного богослужения. И все это время следователь молчал, глядя мимо меня куда-то в сторону. Он не задавал мне никаких вопросов. Он, очевидно, специально дал мне эту сказочную возможность пережить радость от общения с Богом. В такой близости от Его храма...
Много лет спустя я узнал, что этот же человек вел дело и моей матери - она тогда была вновь арестована. Но мне он об этом даже не обмолвился. Находились мы в разных лагерях и много лет ничего не знали друг о друге. Освободилась мама раньше, чем я. И только тогда я получил от нее весточку.
А о следователе этом и она впоследствии отзывалась неплохо. Видимо, что-то теплилось в его душе, если он с таким сочувствием отнесся к моим религиозным настроениям. Кто знает, возможно, втайне от всех он тоже верил в Бога. Что же касается действий "органов" в целом, то они лишь послужили укреплению моей веры
Потом меня перевели в Бутырскую тюрьму, и еще через четыре месяца зачитали приговор Особого совещания, в котором "за связь с агентами американской разведки и антисоветскую агитацию" меня подвергали лишению свободы в исправительно-трудовом лагере строгого режима сроком на 25 лет. Вот здесь я впервые почувствовал, как от страха сжалось и куда-то покатилось вниз сердце. Но тут же словно какой-то голос шепнул:"Нет, этого не может быть! Такого не будет!" И действительно, в лагере я провел "только" семь лет.
Лагерь
Наш эшелон прибыл в Караганду. Нас построили в колонну по пять человек. Впереди шли женщины с гордой осанкой, высоко поднятой головой. Это были литовки, латышки, эстонки, польки, русские. Среди них было очень много католичек.
В бараках, куда нас привели, находились заключенные - уголовники. Большинство из них получили по 15 лет каторжных работ (добывали камень в карьере) за убийства и другие тяжкие преступления. Были и те, кто сотрудничал с немцами во время оккупации.
Мне, как и остальным, выдали лоскуты материи с номером, которые полагалось нашить на шапку, телогрейку (спереди и сзади) и даже штаны. Мой номер был 1Р-575.
Каких только людей не встретишь за колючей проволокой! Но для меня особый интерес представляли люди, пострадавшие за веру. Это были католические священники (в основном, литовцы), а также православные, иеговисты, баптисты. Когда мне было предложено организовать бригаду электромонтажников, я обратился именно к ним. И у нас получился свой дружный коллектив, члены которого доверяли и старались помогать друг другу. Тот, кто получал посылку из дома, обязательно делился ею с остальными. Но главное - мы проводили богослужения. И я еще раз убедился в мужестве и стойкости католических священников, в силе нашей веры.
С самого начала мы приняли единодушное решение, что работать на этот режим, выполнять норму не будем. Некоторое время нам удавалось создавать видимость работы, но вскоре начальство догадалось о саботаже, и бригаду разогнали. Но дружба наша осталась, и когда после своего освобождения я приехал в Литву (из одиннадцати священников, входивших в мою бригаду, половина была литовцев), мои однокашники встретили меня как посла. До сих пор я поддерживаю связь с одним из них (остальные, к сожалению, уже умерли). Я думаю, что слова молитв, страстных проповедей, которые мне довелось услышать от этих беззаветных служителей Бога в бесчеловечных условиях сталинского ГУЛАГа, во многом помогли мне выдержать лишения и сохранить бодрость духа. Да разве мне одному?
...День, когда умер "вождь всех народов и времен", был для нас самым счастливым днем. Потом пришло известие об аресте Берии. После этого я написал кассационную жалобу, и мне снизили срок до десяти лет. Кроме того, я получил возможность ходить на работу без конвоя . Потом прибыла комиссия и стали разбираться с каждым из находившихся в лагере. Вызвали и меня. Спросили: "Вас обвиняют в связи с иностранцами. Это правда?" -"Да". "Кто они были?"-"Католические священники". "Вы верующий?"-"Да". Спрашивающий почему-то очень удивился и переспросил:"Как, даже и сейчас?" Тут уже я посмотрел на него с удивлением. Тогда мне предложили изменить свои убеждения в обмен на немедленное освобождение. Я ответил, что у меня не было и нет причин изменять свои убеждения, отказываться от веры. "Подождите в коридоре",- сказали мне. Ждать пришлось еще год.
В 1957 году я был освобожден, полностью реабилитирован, однако получил разрешение на проживание везде, кроме Москвы и других крупных городов. Знаменитый 101-й километр... Я поселился в Калинине - нынешней Твери. Мой боевой друг меня приютил, помог устроиться на работу. Он познакомил меня и с моей будущей женой, с которой в любви и согласии мы живем уже 40 лет. Вырастили двоих детей, имеем внуков и даже правнука. Все мы ходим в церковь. И каждый день благодарим Господа за то, что он послал нам эту жизнь, в которой много испытаний, но и много счастья. Ведь в ней есть дружба, проверенная в самых тяжелых обстоятельствах, и есть любовь.
Эпилог
Несколько лет назад мне и моей жене была предоставлена возможность поселиться в Москве. Мы получили однокомнатную квартиру в новом доме в Марьино. Но в Твери я бываю часто. Не только потому, что там проживает дочь и внук, но и еще по одной очень веской причине: здесь строится новый католический храм (на месте давно разрушенного и снесенного старого). Уже действует приход: в доме, где когда-то жил настоятель прежнего храма. Мы называем этот дом часовней. Она очень уютная, и с каждым годом в ней все больше прихожан. На праздничные богослужения их собирается до двухсот человек.
Священник отец Ричард приехал в Россию из Австралии. Он с большим уважением и теплотой относится к своей пастве, старается облегчить участь неимущих, которых, увы, в нашей стране так много.
Недавно из далекой Австралии пришла гуманитарная помощь, адресованная тверским католикам - несколько ящиков добротных вещей. Отец Ричард попросил моего совета в том, как лучше распределить эти вещи среди семей верующих. Мне пришлось отправиться за советом к моим московским друзьям - прихожанам церкви Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии и в московский "Каритас". Ведь очень важно, чтобы хорошее дело - христианский дар зарубежных друзей - не обернулось чьей-то обидой, подозрениями в несправедливости или предвзятости. Думаю, этого не случится.
И еще немного о моем личном "Деле". Недавно я получил возможность ознакомиться с ним. Оно состоит из 126 страниц. В нем есть показания некоторых свидетелей - о моей работе шофером, об участии в богослужениях в храме св. Людовика. Но были там и специальные вкладыши-конверты с надписью "Совершенно секретно". Они оказались пустыми. На приложенном к ним реестре значились номера изъятых из конвертов документов. Думаю, что там были донесения секретных агентов, с чьими показаниями мне не разрешено знакомиться и чьи имена мне не следует знать. Видимо, еще не пришло время для снятия покрова со всех тайн. Но, собственно, я знаю этих людей. Знали их и мадам Отт с дочерью Алисой, и все остальные, арестованные по их наветам. Двое из них уже умерли, а третий... Что ж, я всегда помню мудрые слова самой простой и самой великой из молитв: "...И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим..."

"СВЕТ ЕВАНГЕЛИЯ", № 44 (195), 29 ноября 1998 г.