Доклад по случаю 10-летия освящения собора Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии в Москве

Минуло уже десятилетие со дня освящения возрождённого к жизни столичного храма, ставшего позднее кафедральным собором архиепархии Божией Матери в Москве. Русское слово «собор» подразумевает как многочисленность церковного клира, так и представительность церковного собрания.
Даже по меркам сравнительно недолгой истории российского католичества, храм-юбиляр весьма молод. В 1884 году советом московского прихода святых апостолов Петра и Павла было принято решение о необходимости строительства в Москве ещё одного – филиального – храма для растущей приходской общины...

В адрес градоначальника было направлено соответствующее ходатайство. В соответствии с требованиями тогдашнего российского законодательства, на строительство иноверческого храма в древней российской столице требовалось «высочайшее разрешение», то есть личное согласие главы государства.
После необходимых в таких случаях хлопот резолюция императора Николая Второго, дозволяющая строительство нового храма, была получена и попечительский совет начал сбор средств для строительства, участок под которое и был приобретён на территории бывшей Грузинской слободы, в Грузинах. Проект был заказан известному московскому архитектору польского происхождения Фоме Иосифовичу Богдановичу-Дворжецкому.
Маститый зодчий избрал для проекта – в соответствии с господствующими тогда в Европе архитектурными модами – так называемый неоготический стиль. Несомненно, такое архитектурно-стилистическое решение как нельзя более точно соответствовало как специфическому положению католической общины в Российской империи, так и всей непростой системе межконфессиональных отношений в современном строительству мире. Столь несхожих с современными нам!
Стены здания возводились в 1901-го по 1911 год, когда храм был освящён во имя Беспорочного (как тогда писали – что и сегодня представляется более точным) Зачатия Пресвятой Девы Марии. Завершение внутреннего убранства (сопровождаемое дополнительными сборами необходимых денежных средств) продолжалось до самого рокового семнадцатого года.
Всего за годы строительства было потрачено, включая покупку земли, около трёхсот тысяч имперских рублей, что в пересчёте на современный курс составило бы, по некоторым данным, около семи с половиной миллионов североамериканских долларов. Стоит ли говорить, что по принятым в мире правилам строительство, скорее всего, сопровождалось ежегодной публикацией расходных смет.
Во что обошлось восстановление храма – судить не берусь. Полагаю, что тоже – весьма недёшево.
Итак, 21го декабря 1911 года в Москве открыл свои широкие двери ещё один католический храм. Будучи в то время лишь филиалом прихода святых апостолов Петра и Павла, храм способен был вместить до пяти тысяч молящихся, количество которых непрестанно увеличивалось за счёт притока в древнюю российскую столицу выходцев из Привислинского Края и других областей Империи, населённых «этническими» католиками. Этот поток значительно увеличился вскоре после начала Первой мировой войны – вследствие принудительной и добровольной эвакуации населения из прифронтовых областей.
Упразднение монархии и замена её февральской парламентской республикой оказавшейся, впрочем, не слишком жизнеспособной) поначалу вызвало в российском обществе (и не в последнюю очередь, конечно, в среде представителей религиозных и национальных меньшинств) немалые ожидания позитивных изменений существующего положения. Ожидания эти оказались, однако, напрасными – после октябрьского государственного переворота события начали развиваться со зловещей быстротою. Не буди, говорят, лихо – пускай спит тихо.
Уже в 1919 году церковь Беспорочного Зачатия обрела статус полноценного прихода. Однако произошло это не только и не столько в силу естественного развития территориально-административных церковных структур, сколько из-за невозможности иным способом уберечь здание от изъятия. Именно в это время начинается волна массового закрытия филиальных и домовых храмов. Не только и не столько, разумеется, католических.
Время Новой Экономической Политики новой большевистской власти (так называемый НЭП) пробудило поначалу робкую надежду на некоторую либерализацию и в области церковно-государственных отношений. Именно к этому времени, согласно некоторым имеющимся данным, здание церкви в Грузинах было увенчано – в осущестление авторского проекта - многочисленными металлическими шпилями.
Однако, надежды на хотя бы относительную свободу оказались лишь иллюзией. Началась, продолжавшаяся почти полтора десятилетия, изнурительная борьба за выживание. Церковь Непорочного Зачатия не составила, увы, исключения среди многих тысяч православных, католических, лютеранских, армяно-григорианских и иных молитвенных зданий. Духовенство и активные верующие подвергались арестам, заключению и ссылкам. Пока Большой террор 37-38 годов не начал почти поголовное физическое истребление уцелевших.
Так, например, однажды здесь, в этих стенах в один день были арестованы отец Михаил Цакуль, ризничий и органист. Всего отец Михаил, первый и практически бессменный настоятель прихода в Грузинах, был подвергнут аресту четыре или пять раз и окончил путь своей земной жизни в безвестной общей могиле – рве на Бутовском полигоне.
Мне ещё приходилось встречаться с людьми, близко знавшими отца Михаила – с теми, у кого он принимал первую исповедь и кого впервые причащал Телу Христову, кто был в числе девушек, сопровождавших в белых платьях процессию Тела Христова… Неизменные слова благодарности и радостной, восхищённой похвалы!
Вот что пишет о нём в письме к родным отец Сергей Соловьёв – другой католический священник, служивший в этом храме в 20-х годах для маленькой общины католиков восточного обряда у располагавшегося неподалёку от входа алтаря Остробрамской Божией Матери: «Из друзей, все больше дружу с польским священником Цакулем, давно не имел такого хорошего, милого друга, веселого, умного, очень строгого и очень доброго».
Если уж мы коснулись свидетельства отца Сергия, позволю себе привести фрагмент из его письма дочери Татьяне, датированного зимой 1925-го года: «В храме Непорочного Зачатия такой мороз, что св. Причастие в чаше замерзает, и приходиться разогревать чашу на свече и глотать кусочки льда».
К слову, приведённый отрывок свидетельствует не только об ужасах тогдашнего положения верующих в Советской России. Большинство храмов не отапливалось уже и в значительно более благоприятные времена. И мне самому приходилось когда-то в литовской глубинке с болью отдирать от края чаши прихваченную к ней морозом губу…
Вообще-то нам, дорогие братья и сёстры, стоило бы, пожалуй, значительно чаще благодарить Бога за Его заботливую и совершенно незаслуженную милость к нам!
В 1938 году храм был окончательно закрыт. С годами он был обезображен перестройками и использовался различными учреждениями до 90-х годов.
Опуская перипетии новейшей истории нашего главного храма, – они известным вам наверняка лучше, чем мне, – я позволю себе остановиться только на одном наблюдении, кажущемся мне не лишённым интереса.
Храм Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, строился как филиальный, затем – обрёл статус приходского, в качестве приходского же он и был освящён после восстановления десять лет тому назад. И лишь после установления в 2002 году архиепархии Божией Матери в Москве был возведён в достоинство кафедрального собора латинских католических архиепископов в Москве.
Итак, мы собрались в кафедральном храме Архиепархии в Москве, чтобы праздновать десятилетие со дня его освящения после завершения восстановительных работ.
Среди всех храмов епархии кафедральный храм занимает особенное место.
Это, образно говоря, материнский храм, знаменующий полноту церковного единства. Здесь священнодействует предстоятель нашей Поместной церкви, которому волей Божией и изволением Апостольского Римского Престола вверено попечение о вере, нравах и обычаях Народа Божьего, рассеянного по просторам одной из крупнейших в католическом мире епархий. Это налагает на кафедральный храм (точнее было бы сказать, на епископа, применительно к его кафедральному собору) особую ответственность и особое неусыпное внимание.
Что я имею в виду. Мы живём в стране, где традиции христианской жизни, включая в более узком смысле и жизнь приходской общины, были существенным образом нарушены, чтобы не сказать – почти уничтожены. Воссоздавать их весьма трудно. Особенно, если иметь в виду все аспекты нашего служения и нашей миссии. Всю полноту требований, исходящих из смысла церковного присутствия в среде какого либо народа.
Я упомянул в начале своего выступления о том, что здание этого храма строилось в соответствии с господствовавшими в начале прошлого века представлениями. Храм-крепость (глядя на который, подозреваешь неслучайность созвучия английского слова castle польскому kościół), храм-оплот истинной веры среди иноверного окружения. Храм-крейсер – ощетинившийся боевыми орудиями. Что ни говорите, а в этом что-то есть! Величественная, и, согласитесь, несколько мрачная красота.
Однако сегодня не слишком много способна она сказать проходящему мимо горожанину о милости и благости Бога-Спасителя, являющего Себя в общине-церкви, живущей в этих стенах. Или я не прав?
Разумеется, я ни в коем случае и ни в малейшей мере не имею в виду, что исторически сложившийся вид следовало бы каким-то образом менять, приспосабливая его к обстоятельствам изменившегося мира. Однако мир, действительно, очень существенно изменился с начала прошлого века, и Церковь открылась навстречу этим изменениям. Тем большая ответственность лежит на общине, наполняющей собою вековые стены. Ибо ей необходимо было бы предпринять некоторое усилие ещё и в преодоление иллюзии (повторяю, желая быть правильно понятым – только иллюзии!) агрессивности, исходящей от этих стен…
Кафедральный храм мог бы, а значит – и должен был бы стать своего рода эталоном в организации литургической жизни (во всех многочисленных и тончайших её аспектах), в постановке евангелизации, катехизации и тайноводства. Всего многообразия пастырской работы.
Чтобы не быть пронятым превратно, отмечу на полях, сейчас я говорю об общих принципах, как я их вижу, а не о жизни конкретной приходской общины, для суждения о которой у меня попросту недостаточно данных. Вы знаете, что я долгие годы жил в Санкт-Петербурге, затем в Италии, теперь служу в Петрозаводске. В Москве бываю лишь наездами.
Так вот. Идеально было бы иметь в кафедральном храме эталон организации нормальной (или нормативной?) приходской работы в конкретных условиях места и времени, суммирующий, по возможности более полно, многообразие опыта приходской работы в России и за её пределами. Не сужая этот опыт некими культурно-этническими предпочтениями.
Единственным действенным критерием здесь применимым может быть уместность (то есть – соответствие месту и времени), исходя из задач, стоящих пред поместной общиной Народа Божия, сформулированных в Евангелии Христа Господа и в учительстве Его Церкви.
Любовь к добрым отеческим обычаям весьма похвальна и составляет один из признаков нормального цивилизованного человека. Однако едва ли этот принцип уместен при организации работы на земле иного народа, знать и любить культуру которого нас обязывает самый дух и смысл нашего служения не идее, не истории, не нравам и обычаям, не ценностям даже, но Живому истинному Богу и Его Народу. Богу, который хочет быть – «всё во всём».
Применительно к организации кафедральной общины особенно следовало бы задуматься над истинным содержанием таких понятий как «инкультурация Евангелия» и «евангелизация культуры». Мы нередко произносим эти слова, но конкретным содержанием (да и полнотой смысла - тоже) они наполняются только в процессе работы, подчинённой обстоятельно продуманному и постоянно при необходимости корректируемому плану.
Или эта работа уже значительно продвинулась, а я просто отстал от жизни в своей карельской глуши?
Речь не может идти о примитивном инфантильном подражании, но именно об ответственном и продуманном выборе из всего почти безграничного множества образцов, предлагаемых многовековой католической культурой (будь-то культура литургическая или культура отношений, начиная с обычного приветствия), того, что уместно и плодотворно здесь и сейчас, где мы совершаем свой нелёгкий труд. В постсоветской России начала Третьего тысячелетия от воплощении истинного Бога.
Труд этот, боюсь, не станет более лёгким от предлагаемых мер. Но, я в этом не сомневаюсь, станет более целесообразным и осмысленным. То есть, с большей степенью осознанности будет соответствовать основному целеположению нашего присутствия на российской земле. Да ещё и со статусом российской религиозной организации.
Думаю, что ведь никто из присутствующих здесь сегодня не полагает, что задачей Вселенской (Вселенской!! – никак не иначе) Церкви является создание группы людей, чувствующих себя эмигрантами в своей собственной стране. Культуры осколков, своего рода «идеологии квартеронов».
Перед нами, напротив, стоит задача созидания открытой и гостеприимной целостности, чьи «знаковые системы» доступны для прочтения как можно большему числу живущих бок о бок с нами людей. Созидание культуры единства, а не размежевания. И я уверен, что у Западной Церкви, общину которой мы здесь составляем и представляем, достаточно средств, чтобы достигнуть этой цели, не прибегая ни к обманчивой мимикрии, ни к поверхностному синкретизму.
Почему я позволил себе сегодня говорить здесь именно об этом?
В Церкви раннесредневекового Града Рима (Матери всех поместных Церквей вселенского христианства) возник и долго сохранялся обычай, согласно которому частица Святых Даров, освященных за епископской евхаристией, передавалась в другие городские и пригородный храмы, как бы распространяя границы епископского священнослужения далеко за границы его «физического присутсвия».
Пользуясь аналогией можно было бы усмотреть значительную выгоду от созидания своего рода суммирующей церковной среды, служащей более эффективному домостроительству нашей Поместной Церкви.
Разумеется, сказать – значительно проще, чем сделать.
Однако я твёрдо убеждён в том, что именно такой путь позволил бы нам исправить нечто из уже сделанного ошибочно и избежать множества ошибок впредь.
Служение Христу в истории мира и каждого народа неизменно сопряжено с прикосновением к тайне Креста – в самоотдаче, в жертве, в даре. Не стоило бы нам этого бояться: отказаться от чего-то ненужного (возможно – от многого), чтобы обрести в Боге всё.
Закончив – наконец-то! – эти пространные рассуждения, позволю себе сказать ещё несколько слов.
Храм Беспорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, ставший ныне кафедрой латинских архиепископов в Москве (местом , где всё в своём роде главное – алтарь, купель, исповедальня), строился, поддерживался, возвращался общине, восстанавливался огромным трудом и жертвой очень большого количества людей – священников, предпринимателей, преподавателей, врачей, художников, учёных, ремесленников, рабочих… Из разных племён и разных званий и сословий.
Едва ли они осознавали (да и могли ли знать? такого ведь и страшный сон не навеет), какими путями пойдут судьбы мира, и какова будет история созидаемого ими Дома Божьего. Просто они делали то, что велела им вера и совесть, вверяя остальное Богу.
И мы сегодня, окидывая благодарным взором пройденный нашими предшественниками и нами путь, исполнимся доверием к благому промыслу щедрого милосердием Бога и в уповании на Его сопутствующую помощь продолжим то, что было начато прежде нас и будет завершено после нас.
Только бы уметь нам слушать голос Божий и постигать Его волю о нас.

Священник Евгений Гейнрихс, OP
cathmos.ru
На правах рекламы:
Выбрать и купить диван и кресло от производителя или любой другой предмет качественной и красивой мягкой мебели - нет ничего проще! Каталог на нашем сайте предлагает широкий выбор мягкой мебели - диваны, кресла, тахты.

Живое слово

Почему я люблю Россию...

В июне 1989 года, когда я работал в семинарии в Вероне, я посмотрел телепередачу из Москвы, в которой показывали, как президент Горбачев и его жена Раиса принимали кардинала Агостино Казароли, великого строителя "Восточной политики Ватикана". Встреча проходила в Большом театре в столице.
Наш диктор-итальянец обратил особое внимание на те почести, с которыми был встречен кардинал Святой Католической Церкви. Я был удивлен. В СССР началась Перестройка - это было волшебное слово, которое никто из профессоров Веронской семинарии не смог мне истолковать. И из глубины сердца пришло решение - отправиться в Россию, чтобы собственными глазами увидеть что же такое Перестройка. Когда окончились экзамены в семинарии, 2 июля 1989 года я вылетел в Москву, чтобы провести там летние каникулы.
Подробнее...