После марта 1917 г. на территории бывшей Российской империи наступила короткая весна духовной свободы. Временное правительство приняло декрет о свободе вероисповедания. 8 августа 1917 г. была официально признана Католическая Церковь восточного обряда. Впервые после стольких лет гонений греко-католики России получили возможность свободно исповедовать свою веру.
Последняя русская католическая епархия восточного обряда была рассеяна в 1875 г. Место греко-католического епископа в Холме (ныне г. Хельм в Польше) было передано царским правительством православному епископу. С этого момента русские католики, так называемые униаты, официально перестали существовать. Они не имели возможности обращаться даже к католическим священникам латинского обряда, которым было строжайше запрещено совершать таинства над этими несчастными людьми. Если священник все же преступал это запрещение, его изгоняли, а церковь его закрывалась.

Преследуемые униаты не раз обращались за помощью к Папе, но тот был совершенно лишен возможности им помочь. На все попытки Рима улучшить положение царское правительство отвечало одним и тем же: “У нас в России больше нет униатов!” (как тут не вспомнить печально известные слова Н. Хрущева : "У нас в СССР нет политических заключенных"... Язык тоталитаризма одинаков во все времена!). Кардинал Винцент Ванутелли рассказывал, что при его возвращении из Москвы после коронации императора, когда его скорый поезд проезжал по территории бывшей Холмской епархии, тысячи крестьян из соседних деревень, узнав о проезде папского делегата, становились на колени по обе стороны железнодорожного пути, взывали о помощи и просили благословения.
Папа ничем не мог помочь, так как он прежде всего должен был заботиться о спасении диоцезов латинского обряда, о признании царским правительством назначаемых им католических епископов, об ограждении хотя бы основных прав Католической Церкви. Оставалось единственное/средство. Миссионеры, несмотря на опасность быть схваченными и заключенными в тюрьму, переходили границу, чтобы в подвергнутых гонениям областях совершать таинства, хотя бы для немногих. Сохранились сведения об одном из таких миссионеров: о. Яковский, иезуит, за выполнение своего священнического долга провел свыше 18 месяцев в тюрьме. Даже указ о веротерпимости от 17 апреля 1905 г. ничего не изменил в положении русских греко-католиков, они по-прежнему оставались под запретом. Правда, какую-то помощь им пытался оказать львовский митрополит Андрей Шептицкий. Юридически он считался также и епископом Каменец-Подольским. Так как эта епархия находилась на территории Российской империи, Шептицкий считал себя единственным заместителем изгнанных католических епископов восточного обряда. В феврале 1908 г. Папа Пий X в личной беседе с митрополитом подтвердил его право заниматься проблемами униатов Российской империи и снабдил документами, которые давали ему все полномочия, необходимые для организации Католической Церкви восточного обряда на территории России. Папа Пий X считал, что эта Церковь должна представлять собой патриархат с самой широкой автономией. Для того чтобы не слишком подчеркивать разницу между православием и русской Греко-Католической Церковью, главой греко-католиков должен был бы стать не патриарх, а экзарх, который в случае объединения Церквей уступил бы свои права Патриарху Московскому.
Началась первая мировая война. Папа Пий X умер. Российская армия взяла Львов, митрополита Андрея Шептицкого арестовали и сослали в глубь России, архив его был конфискован и отправлен в Петербург. Через три года произошла большевистская революция. В Петербурге был разгромлен и подожжен Госархив, и только чудом бумаги удалось спасти. Настало время действовать. Митрополит Андрей показал документы, подписанные Папой Пием X, тогдашним архиереям Католической Церкви: администратору Могилевской епархии епископу Цепляку и виленскому епископу Роппу, которые подтвердили подлинность полномочий. На этом основании митрополит Андрей Шептицкий и поставил экзархом русских Католиков восточного обряда о. Леонида Федорова. Так был учрежден всероссийский католический экзархат восточного обряда, и русские греко-католики, находившиеся до этого практически под римско-польским управлением, получили собственную юрисдикцию.
О. Леонид Федоров родился в православной семье в Петербурге 4 ноября 1879 г. По окончании классической гимназии он поступил в православную духовную академию в Петербурге. Мы не знаем, что произошло с ним во время учебы, но, будучи на втором курсе, в 1902 г. он внезапно покинул академию, уехал в Рим и принял католичество. Он поступил в латинскую духовную семинарию в Ананьи, затем учился в Риме, а в 1909 г. закончил курс богословия в доминиканском университете во Фрибурге (Швейцария). В 1911 г. он был рукоположен во священника восточного обряда, а в 1913 г. принял постриг в монастыре св. Иосифа в Боснии. Монастырь этот был основан митрополитом Шептицким по образцу монастыря Студиос в Константинополе.
Когда началась первая мировая война, о. Леонид вернулся в Россию, где жил в Петербурге у тяжелобольной матери, но вскоре был арестован и сослан в вечную ссылку в Тобольск. В 1917 г., после своего назначения на пост экзарха, он был стараниями митрополита Шептицкого освобожден из ссылки и приступил к работе. К сожалению, эта работа была с самого начала сильно затруднена. О. Леонид был моложе многих восточно-католических священнослужителей, особенно таких, как о. Зерчанинов и о. Дейбнер. Они были склонны смотреть на него просто как на собрата, и о. Леониду приходилось напоминать им о своем “начальствовании”, что, по его признанию, стоило ему “ужасных мук”. Довольно сложными были отношения и с латинским духовенством. Многие из них считали, что уния в России невозможна и только небольшая кучка мещан и крестьян обратится в греко-католическую веру. Часто случались недоразумения и столкновения. Для экзарха это было тем более чувствительно, что материально он во многом зависел от латинян.
Из письма о. Леонида митрополиту Шептицкому от 6.04.22 г.: “Вашему покорному слуге, экзарху Российскому, протопресвитеру и протонарию апостольскому, приходилось в 1918—19 гг. голодать до того, что тряслись руки и колени, и приходится до сих пор рубить и колоть дрова, ломать на дрова дома и заборы, быть молотобойцем в кузнице, возить тачки с поклажей и мусором, разрабатывать огороды и дежурить на них по ночам... Только милостью Божией могу я объяснить себе, что еще не умер или не приведен в полную негодность, несмотря на анемию и подагрический ревматизм, который грызет меня, как крыса старое дерево...
Бога ради не думайте, что тут играет роль хоть самая малейшая гордость, или обида, или зависть... Если апостолы или святые не стыдились быть нищими Христа ради, то нам, несчастным, обремененным “грехи многими”, как думать о каком-то самолюбии... В нашем лице пренебрегается... вся Восточная Церковь... Вам, дорогой Владыко, нужно было бы открыть на это глаза кому следует, подчеркивая, что на спасение 120-миллионного, почти католического народа не может быть жалко никаких денег... Было бы в высшей степени полезно, чтобы мы получили денежную помощь не от местного латинского клира, а исключительно из-за границы”.
Еще в 1917 г. митрополит Шептицкий хотел рукоположить о. Леонида во епископа, однако о. Леонид “решительно отказался принять рукоположение, пока Папа не утвердит... его назначение экзархом”. Вот что говорит об этом сам о. Леонид в письмах митрополиту Андрею Шептицкому от 6.04.22 г. и 1.07.23 г.: “Не обвиняйте меня, дорогой Владыко, в желании свалить с себя, с своих плеч тяжелое бремя и возложить его на другого. Я помню, что обещал Вам не отказываться от епископства, когда это будет необходимо, но эти 5 лет моего иерархического служения показали мне, что я совершенно не пригоден для этого великого сана... У меня нет самых существенных свойств, необходимых епископу, у меня, к сожалению, нет даже духа любви к моим верным, мало духа молитвы, нет твердой, непреклонной воли проводить мои реформы, нет прозорливости и знания людей... Про меня справедливо говорят "он мученик, но не организатор", в том именно смысле, что я, безусловно, вынослив, но не умею заставить окружающих меня проникнуться моими идеями... Как я благодарен Создателю, что Вы тогда (то есть при назначении экзархом) удержали свою десницу и не возложили ее на меня. Если я хороший проповедник, обладаю детальным знанием Восточной Церкви, умею хорошо служить и ощущать дух восточного обряда, если я терпелив, как осел, и умею гнуться во все стороны, если я развиваю иногда большую энергию, защищая Церковь, и не щажу для этого сил и здоровья, — это еще не патент на епископство. Все это с успехом может делать любой священник... Я строго проверил себя и пришел к убеждению, что "рожденный ползать летать не может"... Книга, келья, спокойное стояние на клиросе и бесконечные службы, а прежде всего одиночество и бегство от людей — вот моя атмосфера...
В эти тяжелые годы я, иногда разбитый и измученный, вместо того чтобы лечь спать, садился в кресло и в полной тишине и одиночестве, при свете одной только лампады, просиживал в кресле 2—3 часа и наслаждался уединением. Я сознавал себя совершенно оторванным от мира, ни о чем почти не думал и смотрел на лик Христа, озаренный тихим светом лампады... Для России в качестве епископа нужен теперь человек святой... прозорливый, твердый... Протянуть несколько лет в качестве экзарха я еще кое-как сумею, но принять на себя такую громадную ответственность, то есть быть первым восточным епископом в России — это выше моих сил...”
О. Леонид отдавал все свои силы святой Церкви, для блага которой он не боялся говорить правду никому. В те годы единственным утешением для него были редкие письма от митрополита Шептицкого. В одном из ответных писем, уже из тюрьмы, он пишет: “Спасибо, дорогой Отец, за Ваше письмо. Наконец-то светлый радостный луч, наконец-то струя чистого воздуха в мое исстрадавшееся сердце...”
Но главным врагом экзарха была, конечно, безбожная власть. На каждом шагу ему приходилось иметь дело с распоряжениями, неприемлемыми для католического священника. Ограбление церквей, непомерные налоги, запрещение преподавать Закон Божий и катехизис детям моложе восемнадцати лет, требование подписывать обязательства, неприемлемые для Католической Церкви, — все это служило поводом для конфликтов с советским начальством. Кроме того, о. Леонид принял активное участие в работе по сближению Католической и Православной Церквей. А перспектива такого единения более всего страшила безбожников.
5 декабря 1922 г. все католические храмы Петрограда оказались опечатанными, а в январе 1923 г. все католическое духовенство — 14 священников во главе с архиепископом Цепляком—ждал в Москве суд Верховного трибунала. Был арестован и о. Леонид.
Все они обвинялись в том, что еще с 1918 г. организовывали незаконные священнические собрания, чтобы “возбуждать религиозные предрассудки народных масс и всячески мешать проведению в жизнь решений советской власти”. А экзарху было предъявлено отдельное обвинение в организации протестов православного и католического духовенства против антицерковных мероприятий советской власти. Ему и раньше не раз грозили расстрелом за отказ подчиниться требованиям большевиков. В резкой форме о. Леонид отвечал, что не боится ни тюрьмы, ни расстрела.
Из письма митрополиту Шептицкому от 7 марта 1923 г.: “Если дело дойдет до расстрелов, то жертвой, может быть, буду и я, чего мне, каюсь Вам, очень бы хотелось. Я убежден, что если прольется наша кровь... то это будет самый лучший фундамент Русской Католической Церкви, иначе мы будем не жить, а прозябать среди нашего темного, беспросветного, "советского" быта...”
25 апреля 1923 г.: “Так как я знал, что мы обречены заранее и что ни о какой справедливости на суде речи быть не может, то постарался с честью выйти из создавшегося положения”.
Он сам был своим адвокатом. Его резкие ответы и речь в свою защиту вызвали восхищение у многих присутствовавших. Его фраза: “Хотя мы и подчиняемся советской власти вполне искренно, но смотрим на нее как на наказание Божие за грехи наши”, — вызвала сенсацию. Выяснилось также и отношение большевиков к идее соединения Церквей. “Мои десять лет, — пишет б. Леонид, — я получил именно за это. Прокурор [Крыленко]... заявил, что мой фанатизм не Может смягчить моей участи. "Это он, — закричал он, указывая на меня патетическим жестом, — собрал вместе православных и католиков для противодействия власти! Это он устраивал общий фронт против коммунизма..."”
Экзарх пробыл в заключении три года и два месяца. Вот отрывок из письма того времени: “Здоровье мое достаточно расшаталось, затронута верхушка правого легкого, но в общем чувствую себя бодро. Состояние духа, по милости Божией, тоже хорошее, хотя очень тяжело без Литургии: чувствую себя каким-то никуда не годным человеком...”
Тюрьма была наполнена представителями православного духовенства. Отношения установились самые лучшие. “Я, — пишет о. Леонид, — настроил моих латинян как следует, и ни одного резкого слова не вылетает из их уст. Я постоянно спускаюсь к ним в первый этаж, и они меня принимают, как своего. В особенности епископ X. склонен к соединению. Думаю, что придется посеять не одну горсть добрых семян”.
В 1926 г. о. Леонид был выпущен из тюрьмы по какой-то амнистии. А возможно, сыграло роль заступничество Лиги Наций. Экзарх получил “минус шесть”, т.е. ему был запрещен въезд в шесть крупных городов и во все морские порты. Он обосновался в Калуге. Благодаря доброте и вниманию местного латинского священника о. Иоанна Павловича он устроился вполне сносно, а главное — мог служить Литургию. Его служба восточного обряда вызывала недоумение среди латинян, но все же совершалась — под покровительством о. Иоанна.
О своих прихожанах в Москве и Ленинграде о. Леонид получал самые печальные известия. Из письма от 23 мая 1926 г.: “36 моих лучших прихожан опять сидят по тюрьмам и ссылкам. Среди них есть старушки 54 и 57 лет, да вдобавок еще и больные. Не отличаются здоровьем и другие мои верные чада. Их ест цинга (Соловки и Сибирь), туберкулез и другие немощи; раскинуты они по всему пространству нашего необъятного отечества... Сидят, как говорится, ни за что ни про что, или, вернее, за то, что они русские католики. Но телесная их немощь с избытком покрывается божественной благодатью. Их редкие письма дышат такой ясностью духа, таким смирением перед волей Провидения, такой радостью за свои страдания во Христе, что мне остается только благодарить Бога и учиться у них христианской стойкости”.
Свобода о. Леонида продолжалась недолго. О его пребывании в Калуге стало известно верующим в Могилеве. Они просили прислать им униатского священника. Но послать было некого, и экзарх поехал сам. Там он, не скрываясь, продолжал свое дело — горячую проповедь в пользу воссоединения Церквей. Бывать в Могилеве о. Леониду не возбранялось, но проповедовать о воссоединении, по советским понятиям, было тяжким преступлением. И без всякого суда, административным распоряжением, в октябре 1926г. о. Леонид был сослан на Соловки. В книге “Архипелаг ГУЛАГ” А. Солженицына читаем: “Священнослужители текли обязательной частью каждодневного улова, серебряные седины их мелькали в каждой камере, а затем и в каждом соловецком этапе.
Попадали с ранних 20-х годов... религиозные общества, философы бердяевского кружка. Мимоходом были разгромлены и пересажены "восточные католики" (последователи Владимира Соловьева), группа А.И. Абрикосовой. Как-то сами собой садились и просто католики — польские ксендзы” (т. 1, с. 36).
По свидетельству епископа Болеслава Слоскана, который прошел через 17 тюрем, побывал и на Соловках, в бытность его в Соловецком концлагере в штрафной командировке “Троицкая” на острове Анзер вместе с ним находилось еще 24 католических священника; из них осталось в живых только двое. На самом Соловецком острове в то время находилось 38 католических священников, сколько осталось в живых — неизвестно.
В № 4 “Русского Католического Вестника” за 1952 г., издававшегося в Брюсселе, было опубликовано письмо католического священника, отправленное в 1930г. из Соловков. Оно написано на двух кусках полотна, вырванных, вероятно, из старой рубашки. На полотне видны пятна крови. Каким-то чудом это письмо дошло до Рима. Вот несколько отрывков из этого письма. По соображениям безопасности все фамилии в тогдашней публикации были опущены.
“...Нас, ксендзов, считают и поступают с нами, как с самым последним уголовным элементом. Хотя против нас выдвигаются разные пункты обвинения, но все они сводятся к одному пункту, а именно к исполнению своих прямых духовных обязанностей.
...Нас, священников, почти всех пожилых и инвалидов, заставляют нередко исполнять очень тяжелые работы, как, например, копать ямы под фундаменты построек, вытаскивать большие камни, копать зимой замерзшую землю, возить вещи за 15 километров; часть этого пути приходится совершать по морю, где соленая морская вода всачивается в обувь и замачивает ноги; иногда приходится дежурить по 16 часов в сутки без перерыва, зимой и под открытым небом... Священник Б. был послан на лесозаготовки и там по неопытности едва не отрубил совершенно себе ноги... Необходим продолжительный отдых, а в помещении... на каждого человека иногда приходится меньше одной шестнадцатой части кубатуры воздуха, необходимого для жизни... Положение духовенства с каждым днем все ухудшается. Арестовывают нас целыми десятками одновременно... костелы закрываются, а в газетах печатают, что молитвенное здание закрывается по желанию верующих... мы в таких условиях не выживем, а это для Союза Воин[ствующих] Безбожников и ГПУ весьма желательно...” (далее автор перечисляет умерших в Соловках католических священников).
Соловецкая малая плащаница! В 1926 г., по прибытии в Соловки, "экзарх Федоров вначале попал на центральный остров, где увидел много “своих”: там были даже сестры-доминиканки, которые с радостью встретили его.
Из записок одного из соловецких узников того времени: “Я был на работе на лесопильном заводе. Прибегает ко мне о. Н. с радостным известием — приехал экзарх и просит повидаться с ним и освободить его из карантинной роты. Я имел нелегальный ход туда и быстро оказался в страшной 13 роте. В первой полутемной комнате увидел я экзарха в ужасных условиях среди так называемой “шпаны”, мелкого уголовного элемента. Он был одет по-советски, в старой оригинальной шляпе... Несмотря на усталость, он, как всегда, был бодр. Я быстро получил разрешение на его легальный выход... Почти на другой же день мы устроили ему возможность служить Литургию”.
Первое время служба совершалась в заброшенной часовне. Затем последовало запрещение служить вообще. Но службы продолжались тайно — в подвалах или в лесу. В июне 1929 г. стало еще хуже. Всех лиц духовного звания перевели на самый северный небольшой остров Анзер. 23 человека оказались в одной комнате длиной в четыре метра и шириной — в два. Но Литургию все равно продолжали служить— ночью, тайно, на чердаке. Там было так низко, что можно было стоять только на коленях.
Из воспоминаний епископа Болеслава Слоскана: “В декабре 1928 г. ГПУ концентрационного лагеря на Соловках меня изолировало от других наших священников. Меня сослали на остров Анзер и назначили в штрафную командировку "Троицкая". В июне или июле месяце 1929 г. на туже штрафную работу пригнали с разных пунктов 22 католических священника, одного православного епископа и одного самосвятского украинского батюшку. Между прибывшими оказался о. экзарх. Нас поместили в отдельном бараке... на работе нас изолировали от всякого общения с другими заключенными... мы ели отдельно, голодали отдельно и делали все возможное, чтобы как можно скорее начать тайно служить Божественную Литургию, разумеется, только по ночам и в условиях, подобных Рождеству Господа нашего в Вифлеемской пещере. О. экзарх был с нами, служил св. Литургию и был для всей нашей братии примером никогда его не оставлявшего духовного оптимизма, хорошего настроения, сердечности, готовности услужить в каждый момент всем и каждому. (Еще в наше пребывание на о. Соловки я по представлению о. экзарха тайно рукоположил одного священника восточного обряда. Таким образом на острове пыток было одной бескровной жертвой больше во славу Всевышнего.)
Срок ссылки о. экзарха кончался летом 1930 г. Он спокойно ожидал новую ссылку в какое-нибудь отдаленное место СССР. Действительно, его сослали на север европейской части Советской России. Мы, соловчане, получили от него несколько писем из его нового места ссылки. В этих письмах — некоторые детали о месте и условиях жизни, привет собратьям, тоже добродушие, легкий юмор над никогда его не оставлявшим ревматизмом, упование на Господа...
В соловецкие годы о. экзарх довольно часто повторял выражения: "без удобрения земли зерно не взойдет", "мы удобрение земли", "мы лишь удобрение почвы". Под этими выражениями о. экзарх понимал переживаемый период в деле воссоединения Церквей... В этот период не видно будет результатов... Работники отойдут в вечность, как удобрение входит в почву. Но, подобно удобрению, они своею невидимою жертвой вымолят у Господа успех для будущего поколения работников на ниве Христовой, и дело воссоединения тогда даст свои видимые результаты”.
В 1931 г. о. Леонида Федорова перевели в г. Котлас. Затем перевезли в г. Киров, где он работал на тамошних заводах. 7 марта 1935 г. о. Леонид скончался.
Сохранился текст молитвы о. Леонида Федорова о единстве христиан. Приводим этот текст в переводе с церковнославянского на русский:
“Откликнись, Милосердный Господь Иисус, Спаситель наш, на молитвы и чаяния грешных и недостойных рабов Твоих, смиренно к Тебе припадающих, и соедини нас всех в единой, святой, соборной и апостольской Церкви. Свет Твой незаходимый пролей в души наши. Истреби раздоры церковные. Дай нам славить Тебя единым сердцем и едиными устами, и да познают все, что мы верные ученики Твои и возлюбленные дети Твои. Владыка наш Многомилостивый, скоро исполни обетование Твое, и да будет едино стадо и един Пастырь в Церкви Твоей, и да будем достойны славить Имя Твое Святое всегда, теперь, и вечно, и во веки веков. Аминь”.