Сейчас, когда католики Словакии отмечают печальную годовщину – 60 лет со дня закрытия мужских монастырей по всей стране (с тех пор вплоть до «бархатной революции» 1989 года ордена и конгрегации могли существовать только тайно) – мы публикуем фрагмент рассказа о пути к священству о. Виктора Якубова, который десять лет служил в России - его хорошо помнят католики Курска, Воронежа, Москвы, Санкт-Петербурга и других городов.
В Год священства пресвитер рассказывает о своей учебе в тайной семинарии в Братиславе, о подпольных встречах, которыми он руководил, и о своем долгом пути в Россию. Сейчас о. Виктор – национальный директор Папской миссии в Словакии.

Я родился в очень верующей семье. Мои родители, бабушки, дедушки – все были глубоко верующие католики. Моя мама была учитель, директор школы, и однажды ей предложили бумагу, где нужно было расписаться, что она будет учить детей в духе марксизма-ленинизма. Она этого сделать не могла, совесть ей не позволила, и ее выкинули с работы, и больше она не могла работать в школе.
Я хотел учиться в семинарии, но тогда была одна семинария во всей Словакии, и туда могли принять только ограниченное количество людей. Туда было очень сложно попасть, нужно было пройти проверку в нашем ŠtB – вариант русского КГБ. А считалось, что мы семья религиозно-фанатическая, поэтому у меня не было шансов...

Когда я понял, что в официальную семинарию попасть не могу, я сказал об этом в очень личном разговоре нашему настоятелю. Он был молодой, он пришел в нашу деревню как раз тогда, когда у меня происходило внутреннее обращение. Я был в детстве министрантом в храме, но, когда пришел подростковый возраст, тогда, конечно, у меня была внутренняя революция, как у каждого. И это был поиск – что я хочу в жизни делать, и потом уже это начало приобретать конкретные очертания.
Это случилось драматически, потому что я попал в аварию. И эта авария была началом моего уже вполне конкретного обращения. Настоятель сам организовал мне встречу с одним священником – подпольным – это был Йозеф Гунчага, который работает в России. Он пришел, мы познакомились, и через полгода я через него познакомился –  это было в походе, в горах – с Сильво Крчмери и Владимиром Юклом. И там мы договорились, что я перееду в Братиславу, и я переехал. Мне было двадцать пять, и так я вступил в институт посвященной жизни «Фатима» - это, конечно, тогда была подпольная организация. Это была община, куда я пришел и в первый же раз почувствовал себя как дома, и понял, что я именно об этом мечтал – жить среди людей, которые уже посвятили себя Богу.
И, конечно, самым большим впечатлением стала встреча с двумя основателями, Сильвестром Крчмери и Владимиром Юклом, они были в тюрьме около тринадцати лет. И я начал учиться в подпольной семинарии – там была группа моих сверстников, с которыми мы встречались примерно раз в неделю. У каждого был индивидуальный план, что он и как изучал – сначала философию, потом теологию. Я жил сперва в доме общины, нашел в Братиславе работу – они мне помогли – а по вечерам учился.
Один раз в неделю у нас была регулярная встреча для всех, кто был в Братиславе. Семинаристы встречались отдельно, этими встречами руководил о. Владимир Юкл. Мы молились, и дальше он спрашивал у каждого, какие трудности. Что касается учебы, то мы ходили на индивидуальные занятия. Что было хорошо, потому что у преподавателя было время, и можно было спокойно разобрать все, что я не понимал. Было несколько священников, у каждого был свой предмет, и мы ходили к каждому индивидуально.
…Все так и шло до 19 марта 1985 года, когда я первый раз столкнулся с нашим славным КГБ – ŠtB. Нужно сказать, что вся Словакия была у нас в группе как бы разделена на отдельные регионы, и у каждого региона был ответственный. Это означало, что раз в два или три месяца проводилась региональная встреча, и ею руководил этот человек. У меня был Прешов. Я приглашал людей, я руководил встречей, приносил литературу, которой там не было – самиздат. В прешовскую группу приходил и нынешний архиепископ Кошицкий, Алоиз Ткач – он был тогда настоятелем в одной деревне неподалеку – и он с удовольствием приходил, брал наши книги, интересовался. Он сам был преследуем, восемь лет не мог работать священником. Так вот чтобы организовать эту встречу, нужно было сперва взять литературу со склада. И вот 19 марта я ехал на машине с другом – Йозефом Романом, который теперь работает в России, в Вологде и Архангельске. Он у нас в основном и печатал самиздат.
Нас остановила милиция, и – не знаю почему – сказала, чтобы мы открыли багажник. И там, конечно, был самиздат, и Библии для детей, и маленький карманный Новый Завет и Псалтырь (эти издания печатались за границей. – Ред.). И этого была полная машина. Нас отвезли сперва в обычную милицию, а потом в КГБ. Но мы там были только два дня, и нас выпустили. Узнали все, что надо было, и выпустили – с тем, что мы потом ходили на допросы раз в месяц, причем допросы продолжались с утра до вечера. Сначала я немного боялся, потому что у меня не было такого опыта, и было страшновато немножко – в тюрьме сидеть.
Но главное, что у меня с собой была записная книжка, и там были адреса мальчиков, с которыми я встречался в группе в Братиславе. Это были школьники, и мы встречались один раз в неделю или в две, и изучали Библию. Летом мы ездили на велосипедах в походы, и так далее. И для меня это было неприятно, что эти адреса я кагэбэшникам – пожалуйста – отдал; эти адреса нельзя было носить на такую акцию, это была неосторожность. Поэтому я из-за этого в основном переживал – мне что, я один, у меня семьи не было, можете сделать со мною что хотите. Но и родственники мои не знали, что со мной творится, я ходил в гости к сестре и к брату, и ничего сказать не мог – трудноватое было время. Потом брат мне сказал, через много лет, что и за ним приходили из КГБ на работу, разговаривали, но ничего не сказали про меня. Он удивился, он совсем ничего не понимал. Теперь все это звучит смешно немножко, но тогда это не были шутки.
У меня было то преимущество, что люди из общины меня поддерживали психологически. Один был 13 лет в тюрьме, другой был 5 лет, ну и я думал, что – ничего страшного. Потом эту группу школьников я распустил, мы уже не встречались – они узнали, что случилось, сами они боялись, а их родители еще больше, потому что тогда было легко взять и выбросить человека с работы. Но тогда уже был 85-й год, был Горбачев, была гласность, и наши кагэбэшники тоже не были уверены в том, что будет. Чем дальше, тем и на допросах яснее становилось, что они уже не такие смелые, так что я уже потом привык, и мне стало даже интересно. Через год я уже совсем не боялся.
В нашей общине было правило, что каждый должен был вести как минимум одну молодежную группу. Год у меня был «отпуск», а потом мне Сильво Крчмери сказал: «Ну давай, все хорошо, ты уже можешь начать!» - и познакомил меня с некоторыми молодыми людьми, а потом наша группа разрослась, там было очень много людей. Это было в Братиславе в полиграфическом техникуме. Теперь все эти люди женаты и замужем – прекрасные люди, мне приятно с ними встречаться, хорошие, честные люди, и это меня радует.
Только позже я понял, что это для них было. Потому что потом каждый из них мне сказал, что эти встречи, эти четыре года были решающими для них. Они тогда приняли решение, еще не вполне сознательное, что надо по этому пути идти, что это хорошо. Они поняли, что вера – это не что-то безличное, не просто сходить в храм и вернуться домой, они узнали, что вера – это больше, чем пойти в храм, что это способ жить. Вера формирует твою жизнь, вера показывает, какие решения принимать, что хорошо и что плохо. На самом деле, вера – это общение с Богом, который говорит через Библию, как нужно жить, потому что кто еще может сказать, как нужно жить, если не Господь, если не Творец? Только у Него есть инструкция к Своему произведению.
В этих группах были прекрасные отношения, которые могут сложиться только в атмосфере преследования. Тогда это было секретно, опасно, и у этих молодых людей было ощущение, что они что-то очень важное делают. И это их формировало с точки зрения и моральной, и религиозной. Они хотели быть добрыми и не хотели творить никакого зла. Для меня это была радость, и до сих пор для меня это радость.
…До 89-го года у меня были эти группы, и я учился. То есть где-то полгода после того, как нас схватило КГБ, у меня был перерыв: настоятели решили, что, если за мной будут следить – куда я хожу, то вся группа может быть открыта, и я полгода ничего не делал. А потом они поняли, что можно быть более наглыми, потому что был Горбачев, и становилось понятно, что приходит другое время, что что-то будет.
Здесь было много подпольных групп, были ордена, там тоже были подпольные семинаристы и подпольные священники. И между собою мы не общались. Допустим, я знал, что вот этот человек – подпольный священник, это было ясно. Но я не знал, салезианец он, иезуит или кто, потому что каждый из нас давал обет молчания, очень строгий. Это был вопрос безопасности, потому что потом могла быть тюрьма. Моя мама не знала, где я, и мой настоятель не знал, кто такой Йозеф Гунчага. После революции Тибор мне сказал: «А я думал, я тебя к иезуитам посылаю, а ты оказался в какой-то Фатиме…».
Я не жалею о том, что жил в то время. Я счастлив, что был на правильном пути.
Пришел 89-й год, и нужно было решать, как дальше, и я решил вступить в официальную семинарию. Это было воплощение моей мечты, я мечтал быть в семинарии. В девяностом, когда начался академический год, я пошел в семинарию, сначала в Нитре, а потом переехал в Братиславу, и в 95-м году закончил учиться и был рукоположен. А потом был викарным священником два года на севере Словакии.
Спустя два года в приходе я решил осуществить свою мечту, то есть стать миссионером в России.
Откуда это взялось во мне? Отец Владимир Юкл был огромный русофил. С самого моего приезда эта тема была на повестке дня, он очень часто говорил об этом. И с 84-го по 89-й год наша группа ездила в Россию. Я тогда был посторонний наблюдатель, я учился, но я ходил со священником, который, допустим, в Питере в 88-м устраивал реколлекции. Это было очень интересно, потому что у Казанского собора тогда уже были митинги, и люди откровенно говорили, что хотели, а тут еще в 88-м ничего такого не было. Потом в Эстонии я был один раз, в Таллинне тоже один раз были такие реколлекции и общение, они спрашивали нас, как мы здесь живем. Насчет организации подпольной церкви мы были впереди немножко. Для них это была поддержка – что где-то кто-то в Европе интересуется ими. Ходили и другие общины помогать таким образом; кроме того, мы им приносили и Библии.
В семинарии, уже после революции, в моем уголке висели картинки – все о России. Например, в 88-м году в Питере уже можно было купить публикацию «Храмы и памятники Петербурга, уничтоженные во время коммунизма».
Священником я служил в России три месяца в Курске, потом был полгода настоятелем в Воронеже, затем почти два года - в Москве, в храме св. Людовика в приходе свв. апп. Петра и Павла. После двух лет учебы в Риме я вернулся в Россию, но уже в Санкт-Петербург, где служил семь лет.
Записала Елена Глушко