- Отец Густаво, откуда Вы родом, из какой семьи и как пришли к мысли о посвященной жизни?
- Я родился 9 июня 1968 года в маленьком, теплом городке Кальчаки на севере Аргентины. Родители работали в магазине и растили двоих детей – меня и сестру. Обычная католическая семья, хотя и не так часто мы ходили на Мессу. Все изменилось, когда родители приняли участие во встречах «Курсилиос». Это церковное движение очень распространено в Испании и Латинской Америки, а теперь известно и в России. Три дня интенсивной катехизации обновляют духовную жизнь и вносят порядок в религиозную практику. Под влиянием курса родители стали чаще ходить в церковь. Я вместе с ними каждое воскресенье участвовал в Святой Мессе, был министрантом.
В девять лет появилось желание стать священником. Особенно оно проявлялось, когда приступал к Святому Причастию. Это был первый знак призвания. Спустя какое-то время я участвовал в духовных упражнениях для министрантов. Молитвы и размышления над евангельскими текстами помогли разобраться в своих мыслях и чувствах, еще больше укрепили мой духовный выбор. В тот период я ничего не знал о монашеских орденах и конгрегациях. Церковь представлялась мне в епархиальном варианте. Достигнув четырнадцати лет, поступил в предсеминарию. Там я впервые узнал о конгрегации Бедных Служителей Божественного Провидения. Через три года решил стать ее членом. Что меня в ней привлекло? Общинный образ жизни, упование на Провидение и работа с бедными, особенно с детьми.
- Почему Вам стал близок бл. Джованни Калабриа?
- Я был поражен огромной духовной силой, которая им двигала. Она была непосредственным и живым ощущением Отцовства Бога, твердой уверенностью, что «жизнь подлинно по Евангелию» является единственным истинным путем для человека. Помогая бедным, особенно нуждающимся детям, мы свидетельствуем миру о Боге-Отце. Мысль, что можно вместе жить, вместе проповедовать Евангелие и вместе показывать его в действии, сразу захватила меня в молодом возрасте. «Дело будет великим, если будет малым, оно будет богатым, если будет бедным, оно будет иметь покровительство Божие, если мы не будем искать покровительства у людей, получая с величайшей признательностью лишь то, что посылает нам Провидение». Эти слова дона Калабриа стали напутствием каждому из нас.
- У Вас не было мысли как-то иначе посвятить себя Богу, без рукоположения?
- В детском и подростковом возрасте я хотел непременно стать священником. Через какое-то время пришел к выводу, что мое призвание – полностью посвятить себя Богу. В конгрегации сначала думал о том, чтобы остаться братом. Ничто не мешало, живя в общине, получить педагогическое образование и работать с детьми. Но позже осознал, что Бог хочет видеть меня священником, и я должен быть верным этому призванию.
Первым этапом монашеской подготовки был новициат в Бразилии. Мне тогда исполнился 21 год. Богословие изучал сначала в Уругвае, затем пять лет в Италии, в епархиальной семинарии в Вероне, которую возглавлял монс. Бернардо Антонини. Когда я начинал там учиться, он уехал в Россию. Моя работа не прекращалась даже во время учебы. В каждой из этих стран у меня были группы детей. Утром шел в семинарию, а днем переключался на своих подопечных, с которыми играл и занимался.
- Вы еще в семинарии узнали о том, что поедете в Россию?
- После рукоположения мне предстояло сразу же уехать на миссию в Парагвай. Об этом я узнал незадолго до окончания семинарии, когда стал дьяконом. Все свои книги и вещи заблаговременно отправил в пункт назначения и внутренне уже готовился к встрече с Парагваем. Но через несколько недель после этого разговора мне неожиданно предложили поехать в Россию. Я, не раздумывая, согласился. В тот же день купил учебник русского языка с кассетами и начал заниматься.
Спустя четыре месяца, 31 августа 1996 года, меня рукоположили в священники в Аргентине. А уже через неделю вернулся в Италию, чтобы получить российскую визу, и сразу сюда. Называю себя русским священником, потому что все одиннадцать лет после рукоположения служу только здесь, в России.
- Как Ваши близкие отнеслись к тому, что их единственный сын и брат ушел из мирской жизни и, более того, уехал в далекую и непонятную Россию?
- В четырнадцать лет я сообщил родителям о своем призвании и намерении поступить в семинарию. По словам мамы, она что-то понимала. Но отец не поверил, что это серьезно. Через несколько лет они убедились, что я не шутил, и всячески поддерживали меня. Удивительно, но мое призвание помогало также и родителям. Они говорили, что если мне придется уехать далеко от родного дома, я все равно буду к ним ближе, чем, например, сестра, которая живет с родителями. Чувствовали это.
Мама умерла, когда я учился в семинарии. Не увидела меня даже дьяконом. В этом году не стало и отца. Они гордились мной, особенно отец, который после рукоположения показал меня всем родственникам и знакомым. Первое время мне было немного трудно в России, но отец и сестра видели, что я доволен, и не обсуждали мой отъезд. Надеялись, что по прошествии нескольких лет я вернусь в Аргентину. А теперь пятеро племянников пристают с вопросом: «Ну почему ты в России?». Отвечаю: «Там есть дети без родителей, поэтому я должен быть с ними». Они: «Но мы тоже останемся без дяди!». У каждого своя логика.
- У Вас много обязанностей в Москве?
- Первое время я продолжал изучать русский язык, привыкал к новой культуре и обстановке. Период адаптации не мешал мне заниматься нашим детским центром в подмосковном «Родничке». Надо было решить множество практических вопросов, сделать ремонт, подобрать персонал и воспитателей, наладить взаимоотношения со школой и социальными службами… Другими словами - организовать нормальную жизнь центра, чтобы он заменил детям родной дом. Сейчас здесь живут 35 детей, оставшихся без родителей и попечительства. Есть также дом для духовных упражнений. Сюда приезжают разные группы. Стараемся сделать их пребывание удобным, создать благоприятные условия для молитвы и углубленного общения с Богом. По мере возможности, помогаю также Церкви в Москве. Совершаю Мессу в одной из общин, оказываю ей помощь в разных вопросах. Два года преподавал в библейской школе.
- Чем Ваш детский центр отличается от обычного детдома?
- У нас мало общего с государственным детским домом. Прежде всего, потому, что стараемся жить, как большая семья, в которой проблемы детей – наши проблемы. Если наш подопечный, достигнув восемнадцати лет, не нашел, куда перебраться, мы не выгоняем его на улицу. Обычный интернат или детдом не может себе этого позволить, поскольку 18-летний воспитанник уже считается взрослым и должен сам заботиться о себе.
Другое отличие в том, что мы стараемся воспитывать детей на христианских ценностях. Воспитательной системой о. Калабриа была любовь. Он хотел, чтобы в каждом «Доме для детей» царила семейная атмосфера, спокойствие, непринужденность, а отношения между воспитателями и ребятами строились на основе взаимной искренности, сердечности и доверия. Он также поощрял чувство долга, учил честно зарабатывать на хлеб и приносить пользу обществу. Поэтому все имеет значение: успеваемость в школе, работа, молитва… Все, что способствует развитию ребенка. Если возникают проблемы с учебой, всегда можно найти выход. Важно, чтобы, как и в семье, каждый чувствовал ответственность за свой общий дом. Это касается поддержания порядка, уборки помещений и т.д.
- У Вас много общего с салезианцами – духовность, работа с детьми… Вас не смущает такое взаимное дублирование?
- Не думаю, что мы структурно дублируем друг друга. У салезианцев преобладает форма приюта, у нас – семейного детского дома. Если и встречаются совпадения – хорошо. У нас ведь общая цель – помогать детям в трудной ситуации. Что касается духовности и педагогических методов, разница не очень существенная. Наш основатель о. Калабриа, живший позже дона Боско, воспользовался педагогикой салезианцев. Есть некоторые различия в стиле жизни и духовных вопросах. Мы, конечно, больше говорим об Отцовстве Бога и Провидении, подчеркивая, что Господь – наш Отец, и все мы - Его дети. Он любит каждого человека, хорошего или плохого, как мать любит всех своих детей, отдавая себя каждому без остатка. У этого самопожертвования бесконечное множество форм. Любой ребенок, бедный или живущий в достатке, содержит в себе это призвание. Оно, как росток, развивается под лучами Божьей любви. Задача воспитания – открыть его в маленьком человеке и со смирением просить Бога помочь развить и привести к совершенству. Пусть это чувство останется в душах детей, чтобы они ничего в жизни не боялись и знали, что у них есть Отец Небесный. Основные принципы воспитания также позаимствованы у дона Боско.
- Есть ли проблемы с этим видом служения, учитывая, что наша Церковь здесь в меньшинстве?
- В основном, нет. Мы не подчеркиваем конфессиональную принадлежность и вообще оставляем религиозность на нейтральном уровне, поскольку работаем преимущественно с неверующими людьми, с органами образования и защиты детей. Персонал центра тоже разнородный: одни верят в Бога, другие нет. Конечно, есть общая молитва, приверженность христианским ценностям, но при этом не пересекается черта, за которой начинается катехизация. Религиозность присутствует в повседневной жизни только в самых общих чертах и носит исключительно воспитательный характер. Я не вижу здесь каких-то проблем.
- В чем, на Ваш взгляд, причины появления брошенных детей?
- Эта проблема актуальна во всем мире, с разной степенью остроты. В России она очень злободневная. Если, например, в Африке у кого-то умирают родители, всегда есть сотня родственников, которые принимают осиротевших детей. Это закон жизни. Здесь же семьи в основном очень маленькие, близких родственников можно по пальцам пересчитать или их вообще нет, – кому тогда приютить ребенка? С другой стороны, долгие годы во многих странах насаждалось мнение, что семья как форма жизни вышла из моды. Подобные мотивы и сейчас порой звучат в фильмах и телепередачах. Еще одна причина – проблемы в самой семье. Если в Европе семейная малочисленность зачастую связана с аспектами культуры, мировоззрения, то в России разрушающим фактором в большинстве случаев является алкоголизм. Дети, попавшие к нам при живых родителях, стали жертвами их алкогольной зависимости.
- А бедность?
- Тоже, возможно, причина, но я не верю в это. Никогда не видел, чтобы нормальная семьяиз-за денег бросала своих детей. Ни в России, ни в других странах. Если такое и случается, то, думаю, крайне редко.
- Трудно ли Вам устанавливать контакт с такими детьми?
- Нужно время, чтобы они привыкли к присутствию возле себя других взрослых. Постепенно оттаивают и открываются. Нельзя насильно лезть в душу ребенка. Я никогда не спрашиваю ребят о родителях и семье. Позже они сами вспоминают какую-то ситуацию и начинают рассказывать о пережитом. Конечно, есть среди них более замкнутые и более общительные. У каждого свое время для внутренней перемены. Они открываются, когда чувствуют, что могут доверять. Это приходит спонтанно, в процессе общения. Педагогика дона Калабриа была не какой-то разработанной системой, но просто жизнью, стилем жизни, живым и гибким, который позволял подходить индивидуально к каждому ребенку, приспосабливаясь к бесчисленным вариациям темпераментов и обстоятельств.
- Что произвело на Вас наибольшее впечатление за одиннадцать лет, проведенные в России?
- Дети, их удивительная доброта, способность меняться в лучшую сторону, несмотря на сложность и жестокость окружающего мира. Здесь я встретил детей, которые просят о молитве и доверяют Богу. Порой казалось, что душа ребенка спонтанно молится, даже если он никогда не слышал о Боге…
Способность русских детей переживать глубокую внутреннюю драму и потом возрождаться к жизни, обретая при этом светлые и добрые качества, – одно из самых ярких моих впечатлений. Радостно видеть результаты своего служения. Это помогает идти вперед.
- Чем для Вас является монашеская община – семьей или кругом единомышленников, обреченных на совместное проживание?
- Для меня это группа людей, иногда очень маленькая, как наша община в Москве, которая имеет общий духовный проект. Он получен в виде призвания. Таким проектом является духовность, переданная Богом через основателя конгрегации. Это формирует общность жизни и цели, дает возможность делиться на духовном уровне. На первом месте – Бог, но не я и Он, а мы вместе соглашаемся жить в определенных условиях, чтобы служить Ему.
- Как Вы понимаете слова дона Калабриа: «Необходимо практическое возвращение к чистым источникам Евангелия...»?
- Отца Калабриа называли «веронским Франциском», потому что основатель ордена францисканцев призывал вернуться к Евангелию «без комментариев». Возвращение к его источникам означает приоритет христианских ценностей над законами и идеологиями современного мира. Идеологии, какими бы привлекательными они ни казались, не решают проблемы человека. Слишком велико несоответствие между Евангелием и нашей практической деятельностью. И мир все чаще смотрит на нас. Какой ответ мы ему дадим? Только один – единственное и подлинное обновление возможно лишь на основе истины, то есть Евангелия.
- Мне рассказывали, что Вы увлекаетесь живописью…
- Мое давнее увлечение – рисование и деревянная скульптура, хотя специально этому не учился. Во всех домах, где я жил, остались плоды моего творчества. Но здесь так много дел, что трудно переключиться на искусство. Пока написал только одну икону. Иногда занимаюсь рисованием с детьми.
- За что Вы чаще всего благодарите Господа и о чем просите?
- Благодарю за призвание и дар священства. За свою жизнь. За служение в России. За страдания, которые помогают расти. А прошу чаще всего о призваниях, о Божьей благодати для нашей общины, Церкви в России и для всех детей.
Беседовал Игорь Любимов
"Свет Евангелия", №42-43, 2 декабря 2007 г.