№ 06 (403) 02.02.2003

Предлагаем вам интервью со священником из Ордена "босых" братьев Пресвятой Девы Марии с горы Кармель, работающем в г. Усолье-Сибирское, о. Касьяном Дезором.

- Отец Касьян, расскажите, пожалуйста, как Вы осознали свое призвание к священству?
- Знаете, прежде надо рассказать о том, как я в детстве отошел от Бога, а потом, благодаря одному священнику, вернулся к Нему. В пять лет или около того во мне начался какой-то бунт против Бога. Думаю, во многом, это произошло оттого, что у нас было очень много католиков, как говорится, "от великих колоколов". То есть тех, кто появлялся в храме по великим праздникам со звоном колоколов – на Рождество, к примеру, или на Пасху. Вера зачастую сводилась к выполнению обрядов и запретов. Раз идет Великий Пост, значит, нельзя петь песни, нельзя танцевать, этого нельзя, того нельзя. Будучи совсем маленьким мальчиком, я уже чувствовал себя связанным Богом. Я хотел свободы, хотел радоваться, хотел быть счастливым. И через это я постепенно пошел в грех.
Не то, чтобы я был плохим человеком, но я был слаб, мог легко пойти на обман, был полон всяческих суеверий и прочее. Смерти боялся, ада боялся, а вот греха – нет. К исповеди ходил, как с мусорным ведром на помойку. Чувствую, что мое "ведро" уже полное – сходил на исповедь, "выбросил мусор" и пошел домой снова мусор копить, не пытаясь изменить ни свою жизнь, ни свою душу. Серьезно же задуматься над всем этим меня заставил наш префект, учитель Закона Божиего, который пришел к нам на второй год моего обучения в гимназии, в 1946 г. Мне тогда было 13 лет (вообще-то я в 1939 г. должен был пойти в школу, но началась война, и мы не учились). Это был человек, который не только словами, но всей своей жизнью показывал нам, что такое христианство. Мы его очень уважали.
По окончании второго класса мы должны были разъехаться на каникулы, и перед отъездом договорились, что будем летом переписываться с префектом. Я приехал в деревню и продолжал вести себя так же, как всегда. Помню, как-то раз переплывал глубокое озеро. Оно образовалось в результате разлома, и казалось, что на середине этого озера дна просто не было. Я любил преодолевать всякие препятствия и сказал ребятам: «Переплыву». Никто не хотел этого, но если уж я чего-то захотел, то не отступлюсь, сделаю. Плыву я и смотрю на воду под собою. Поначалу она была зеленой, потом – темно-зеленой, потом – черно-зеленой, а потом – просто черной. А я был тогда в таких грехах, что подумал: если сейчас утону – то не только физически буду гнить в этой черной воде, но сразу в ад попаду.
И тут получаю письмо от нашего префекта, в котором он пишет, что очень рад тому, что я отдыхаю, что на солнце и в воде я укреплюсь и вернусь с новой радостью, в чистоте, которая разлита в этом воздухе, вернусь с новыми силами. Я читал и думал, что умру со стыда. Из письма было ясно, что человек очень хорошо обо мне думает, а ведь на самом деле я совсем другой, не тот чистый мальчик, каким он меня представляет. Я трепетал. Пошел в храм, встал перед алтарем на коленях и просил Пресвятую Деву Марию, чтобы все это прекратилось, чтобы я перестал нести в себе весь этот мусор и смог измениться.
И, действительно, с того дня я изменился. Мне тогда было около 14 лет. Я вернулся с каникул другим человеком. Префект пригласил меня к себе, мы разговаривали с ним очень серьезно, и я рассказал эту летнюю историю. Я сказал, что не могу, чтобы все так оставалось, чтобы он думал обо мне хорошо, когда на самом деле у меня совсем другая жизнь. Я рассказал ему всю грязь своей жизни. Это не была исповедь. Я все говорил, а слезы текли так, что я не мог остановить их. Он спокойно слушал, ни разу не прервал. Когда же я замолчал, то он мне спокойно говорит: "Я дам тебе отпущение грехов, потому что это была настоящая исповедь". И знаете, какая радость началась с того момента в моей жизни! Я просто не могу вам высказать. Я словно не ходил, а летал как птица. Он мне сказал: "Юрек, будь спокойней. Сейчас Бог, как добрая мама, кормит тебя конфетками. Но не всегда так будет". Позже я понял, что он имел в виду, когда я уже пошел в орден, когда были и ужасные страдания, и непонимание, и многое другое.
- Но тогда, в 14 лет, Вы же еще не думали о том, чтобы стать священником?
- Нет! Мои друзья говорили мне: "О, Юрек, ты так изменился, постоянно ходишь в храм, наверно, ты будешь священником". Но тогда я и подумать не мог, что смогу жить без семьи. Потом все привыкли к этим переменам во мне и успокоились. Однако как раз тогда во мне проснулось беспокойство: может быть, и правда Бог хочет от меня этого? Обычно священники, думал я, выходят из послушных мальчиков с хороших семей. Я же всегда был лохматым сорванцом. Но может быть, я бы пригодился, будучи именно таким? Может, я мог бы помочь молодым людям, похожим на меня? Я видел, как работал наш священник, и хотел так же, как он, общаться с молодежью, помогая им освобождаться от греха.
Я знаю, что такое грех... Человек совершает грех не ради самого греха. Идет, потому что чего-то хочет – счастья, радости. Пьет как амброзию, а в горле остается пепел. Пьет и чувствует сладость, но потом она оборачивается горечью, человек хочет остановиться, а уже не может.
Я стал задумываться: "Боже, может быть, я действительно, должен быть священником? А что, если это – просто дурь молодого человека? Что, если я пойду в священники, да не выдержу, потому что посчитаю настоящей жизнью семью, брак? Что я тогда буду делать? А если все-таки моя дорога здесь, и Бог меня, действительно, призывает, тогда ведь надо отвечать на это". Так я колебался, сомневался и открыл все священнику на исповеди. Спросил его: "Что мне делать?" Он мне ответил следующее. "Ты успокойся. Еще есть несколько лет до конца средней школы. Если Бог призывает, то Он дает внутренний покой. Перед окончанием школы ты будешь знать, куда идет твоя дорога - к священству или к браку. Ты увидишь и будешь спокоен". И что Вы думаете, перед исповедью я был весь в сомнениях, я колебался. А после исповеди пришла полная уверенность, что я призван к священству. С этого момента мне все стало ясно, я знал, что я призван, и какая же еще большая радость во мне появилась! Я ничего еще не ответил, но уже знал - да, я пойду и буду священником, таким же, как он. Потом пришло второе призвание.
У меня на подоконнике стоит маленький бюст Ленина. Он стоит здесь не просто так, а из-за того, что таинственным образом мое призвание было связано с Лениным. Я читал его биографию, написанную Антонием Оссендовским, хорошим исследователем, который был в России, в Сибири, пешком дошел до Монголии. Благодаря этой книге я тогда познакомился с историей России. Сам Оссендовский, хотя и не был коммунистом, (он был против и большевизма, и атеизма), но показал в своей книге, как ужасна была жизнь и судьба российских рабочих и крестьян, как Ленин, будучи еще мальчиком, видел эту несправедливость по отношению к простым людям и их унижения. Да, Ленин пошел слишком далеко, это так. Но все это исходило у него из нормального человеческого гуманизма. Власть может испортить даже самого хорошего человека, но изначально в нем была эта солидарность со страдающими рабочими и крестьянами. Такое уважение остается у меня к этой личности до сих пор. Через это, еще в конце 1940-х годов, появилось во мне призвание к России.
- То есть именно тогда у Вас появилось желание ехать в Россию и быть здесь священником?
- Да, да. Я начал готовиться к этому, стал читать разные книги о России, труды русских мыслителей, писателей. Читая их, я понимал, что в России должна была остаться вера. Может быть, она очень слаба, но еще жива. Всё это – книги, размышления – это был такой синтез, который потом развивался во мне дальше и дальше. И то, чего я хотел до этого – быть священником, работающим в среде молодежи, – рухнуло. Яркий пример знакомого священника сменился мраком. Ведь я даже не знал, каким образом можно сделать хотя бы шаг к России. Мой брат мне говорил в ярости: "Ну, что ты там будешь делать? В тюрьму пойдешь?" Но я уверовал, что нужен там, чтобы хоть каплю христианства принести в противовес атеизму и всему, что там делается.
Начал думать: если быть миссионером, значит, нужно идти в монахи. Я подумывал и об иезуитах, и о доминиканцах, а в конце концов – пришел к кармелитам. Думаю, что кроме собственно желания главное в этом решении было сделано Самим Богом. Вероятно, повлияли молитвы кармелиток. Я стал первым кармелитом из Познани после войны. Никогда не думал быть монахом, а тем более, кармелитом. Если бы годом раньше мне кто такое сказал - я бы назвал его сумасшедшим.
Когда я вступил в новициат ордена в 1950 г., то почувствовал, что Бог так близко! Чувствовал, что Он входит в мою жизнь, я уверовал так крепко, что нельзя было сомневаться, что это – Его дело.
Потом у меня было еще два подтверждения. В течение первого года я много читал и нашел книгу отца-иезуита Казимира Вильчинского о Фатиме "Знак на Небесах". Впервые я узнал о Фатиме и был потрясен тем, что Дева Мария говорила об обращении России. Это было первое. Второе – Рафаил Калиновский. До этого я и не знал, что он был в Сибири. Я так возрадовался, потому что этим Божий перст как будто еще раз указал мне на Россию.
А потом больше ничего не было. Ничто не говорило о возможности евангелизации в России. Сталин был еще жив. В Польше закрывали монастыри, и мы не знали, что будет дальше, но все же готовились к служению в России. Нас, искренне думающих о том, чтобы отдать свою жизнь работе в России, было несколько человек. Однако никаких способов исполнения этого мы не видели - даже в качестве туриста тогда было непросто приехать в Россию.
В 1960 г. я стал священником, и потом было много работы в разных городах. Работал с молодежью, учился, а Россия так и оставалась мечтой.
В 1968 г. я подумал о том, чтобы стать священником-рабочим. Обратился через настоятеля провинции Ордена к генеральному, к епископам Польши, чтобы мне позволили работать в этом качестве. Решение вопроса затянулось на годы. Примас Польши кардинал Вышинский первый раз ответил, как, генерал рядовому: "Нам не нужно французских нововведений в польской Церкви". А через два года после того, как я попросил разрешения быть священником-рабочим, генеральный настоятель прислал мне письмо, в котором говорилось, что я должен поехать на миссию в Африку. Трое суток я не знал, что делать, но потом успокоился и ответил, что согласен. Так с 1971 до 1973 г. я служил в Африке, а в конце 73-го вернулся в Европу и стал работать священником-рабочим в Бельгии. Там получил все необходимые документы – от генерального настоятеля ордена, от Конгрегации по делам Институтов посвященной жизни и Обществ апостольской жизни, и, в конце концов, вернулся в Польшу, чтобы быть там священником-рабочим.
- Что значит быть священником-рабочим?
- Это движение появилось в Западной Европе во время II Мировой войны. Некоторые священники рассуждали так: для чего сидеть в пустом храме, если тысячи людей работают на заводах? Не лучше ли идти к ним и быть такими же рабочими, оставаясь при этом пастырями? Я работал, например, в Польше на металлургическом заводе, где трудилось 18 тыс. людей в четыре смены. Какой приход имеет 18 тыс. прихожан? Здесь же я был с этими людьми и в радости, и в горе, работая наравне с ними по 8 часов в день.
- Вы решили работать как обычный рабочий, оставаясь при этом священником, чтобы проповедовать в рабочей среде?
- Нет, нет. Никаких проповедей.
- Зачем тогда священнику становиться рабочим?
- Чтобы быть вместе с этими людьми и помогать тем, кто обращается за помощью. Отвечать тем, кто нуждается в нем. Человек может и не знать, что перед ним священник, он может нуждаться в обыкновенном сочувствии. Важно просто быть в этой среде. Думаю, что священники-рабочие должны быть не только во Франции, не только в Италии или в Бельгии, где начиналось это движение. Они должны быть во всем мире. Это не приносит видимых результатов, но, тем не менее, очень важно.
- А когда такой священник совершает мессу, исповедует, крестит?
- Мессу я служил вечером у себя дома, и туда приходили все, кто хотел.
- Но если Вы работаете за станком с утра до вечера, у Вас же потом просто сил не хватит на то, чтобы исполнять свою миссию священника.
- У меня хватало.
- А Вам не кажется, что это как бы отодвигает на второе место ваше священническое служение?
- Наоборот. Знаете, священник – это не только то, что он делает. Священник – это то, кем он является. Это вопрос философский, как его ставит, например, Эрик Фромм: "Быть или иметь". Я имею рукоположение, которое делает меня чем-то. Не для того, чтобы гордиться, что я кем-то отличаюсь от других. Нет. Это – харизма, которая дана мне, но не для меня, а для других. Если же я буду сидеть в храме, то никогда не встречусь с людьми, которые годами его не посещают. Там же, на заводе, работая и проводя с ними все время, ты живешь среди них, но остаешься священником. Возникают разговоры, ситуации. Люди замечают, что ты ведешь себя иначе. Я не вызывал их на исповедь, но все равно были серьезные разговоры о поступках, ответственности, Боге.
- Но Вы не скрывали, что Вы - священник?
- Нет, нет. Когда я поступал, например, на завод, то в своей автобиографии на имя начальника писал: "Родился 24 декабря 1932 г. В 1950 г. вступил в орден кармелитов, в 1960 г. был рукоположен в священники. Все это время исполнял разные монашеские и священнические обязанности. Сейчас я ушел из монастыря, но не оставил монашество и сан. Прошу дать мне возможность работать, чтобы я мог заработать на свою жизнь". Если меня кто-то спрашивал, что я думаю по тому или иному вопросу -– я отвечал. Если кому-то я был нужен именно как священник – то всегда помогал.
- И где Вы работали?
- В разных местах. В металлургии работал, потом меня выбросили, как и тысячи других рабочих, когда было военное положение в Польше во время Ярузельского. Потом на железной дороге работал, помощником на стройке – носил цемент. Потом на заправке. Уже после победы "Солидарности" вернулся на металлургический завод.
В то же самое время, в самом начале 1980-х годов я взял на воспитание детей из детских домов. Два мальчика, 12 и 14 лет, были из двух разных домов, а трое ребятишек - Аня, Варвара и Себастьян, – из одной семьи. Самому младшему из них было три годика, а девочкам – 7 и 9 лет.
- То есть, Вы их усыновили?
- Будучи священником, я не мог их усыновить в юридическом смысле слова, но мог быть их опекуном. Это была семья через опекунство.
- А как они Вас звали – папа?
- Нет, дядя.
- Пять детей – это же немало, на что Вы их содержали, где жили?
- Я работал. Власти оказывали небольшую помощь. Когда я трудился на металлургическом заводе, то написал заявление: прошу выделить мне квартиру, если можно, самую большую, потому что я хочу быть полезным для общества и взять на воспитание детей из детских домов. Мне обещали поначалу 5-комнатную квартиру, но потом вызвали и говорят: 5-комнатных сейчас нет, есть 4-комнатные. Будете ждать или возьмете эту? Но я знал, что с коммунистами лучше сразу брать в руки своего воробья, не думая о канарейке или, как говорят в России, лучше синица в руках, чем журавль в небе.
Не буду заниматься самокритикой или саморекламой, но я знаю одно: если бы эти дети остались в детских домах, они бы видели перед собой только ту жизнь, которая была там. Здесь же они узнали, что можно жить совсем по-другому. Насколько это были мои заботы, влияние и расчеты – не знаю, но что-то получилось... До сих пор, когда я приезжаю в отпуск в Польшу, мы встречаемся с ними.
- Сколько лет они у Вас прожили?
- 17 лет. В 1980 г. я их взял, а в 1997 г. вернулся к монашеской жизни.
- Вы вернулись к монашеской жизни и сразу поехали в Россию?
- Почти сразу. У меня было огромное желание быть в России, меня так тянуло туда. Когда я вернулся в монастырь, то сразу сказал своему настоятелю: если бы была такая нужда для ордена, то я готов поехать в Россию. Больше мы к этому разговору не возвращались, но через несколько месяцев на доске объявлений увидел сообщение о том, что настоятель провинции принял решение вести работу в России. Все во мне всколыхнулось, и я стал ждать: может быть, меня возьмут и я окажусь полезным.
В октябре 1997 г. я уже был в Таганроге. Не мог поверить, что Бог так добр ко мне, что мечты молодого дуралея, который читал книгу о Ленине и думал о России, под конец жизни исполнятся. Св. Тереза Младенца Иисуса говорила, что если Бог дает какие-то сильные и настоящие желания, то Он не может их не исполнить. Хоть под конец жизни, но - исполнит. Однако раньше никак нельзя было попасть в Россию. Это стало возможным только тогда, когда началась перестройка. Я верил, что коммунисты уйдут, но считал, что это будет долгий процесс. По моим человеческим представлениям, должна была произойти какая-то страшная война, чтобы все сильно изменилось. Однако все это произошло так быстро – разве это не чудо?
- Как Вы оказались в Сибири?
- На второй год моей работы в Таганроге туда приехал еще один священник. После этого, когда на время отпуска я вернулся в Польшу, то сказал настоятелю провинции: "Отец, теперь нас двое в Таганроге, а вот в Усолье, где жил и страдал св. Рафаил Калиновский - ни одного. Ну не странно ли, что в этом месте, связанном с великим кармелитом, нет нашего священника? Даже в Аргентине кармелиты работают, а в Сибири - нет". Он ответил на это: "Знаете, мне это тоже интересно. Я бы хотел об Усолье подумать". Вот так после отпуска я поехал в Таганрог, чтобы забрать свои вещи и переехать в Усолье.
- Там в тот момент еще не было католического священника?
- Нет. Мы с о. Мачеем Сидовым в один день приехали – 14 декабря 1999 г. Это был день памяти еще одного великого кармелита – св. Иоанна Креста.
- Тогда, наконец, Ваша мечта сбылась...
- Да, для меня это было так удивительно. Бывает так, что как женщина шьет платье и поначалу наметывает швы, а потом их сшивает на машинке, так и Бог наметывает "платье" нашей судьбы, а нам уже предоставляет его окончательно сшить. Не всегда это бывает очевидно. Бывает мрак и кажется, что ты совсем оставлен Богом, и никого нет вокруг. А Он все же ведет тебя, и если с упованием держишься за Бога, то выйдешь из любого мрака.

Беседовала Наталья Галеткина